Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга третья

Оглавление

В зале притихли.

Недавний радостный восторг начал медленно таять в привычном дворцовом воздухе. Золотыми шпорами отличали только посвященных в рыцари, и только особ королевской крови… Девушка, конечно, совершила немыслимое, но… но… всё-таки, она не дворянского рода, не посвящена… и вообще – не слишком ли всё это для простолюдинки?

Лица посланников напряглись. Их государи рассчитывали, в будущем, на союз с этим, вполне возможным королём – союз, который накинул бы узду на военные аппетиты англичан. Но, если он опять начнёт увлекаться и делать глупости, вроде той, что совершилась на мосту в Монтеро, или унижать себя непонятными решениями, любой союз с ним будет выглядеть такой же глупостью….

– Какое величественное зрелище! – раздался вдруг голос герцогини Анжуйской.

Она говорила, обращаясь, вроде бы, к Танги дю Шастелю и старательно понижала голос, но так, чтобы посланникам, да и остальным, стоящим неподалёку, было хорошо слышно.

– Уж если Государь небесный произвёл эту девушку в свои рыцари, государю земному следует со всем почтением утвердить волю Господа.

Мадам даже слезу утёрла, чтобы иметь возможность повернуть голову и, невзначай, взглянуть на слушателей. Напряжённые лица заметно расслабились, а кое-кто даже посмотрел в ответ с благодарностью. Такое обоснование устраивало всех, и с подобного ракурса широкий жест дофина, действительно, выглядел по-королевски величаво. А следовательно, и отчёты своим государям будут звучать теперь вполне достойно и утешительно.

– Его величество только что всем нам преподал урок высочайшего смирения, – назидательно произнес папский посланник, не желая оставаться в стороне там, где дело касалось Божьего волеизъявления.

Окружающие его согласно закивали, и мадам Иоланда поспешила воспользоваться случаем.

– Надеюсь, ваша милость, в Риме хорошо понимают всю значимость появления Девы именно на стороне законного короля Франции?

Посланник папы осторожно кивнул. Но, чтобы этот кивок не был принят за абсолютное согласие, прибавил, скрывая за медлительностью речи тщательный подбор слов:

– Мы готовы признать, что чудесное явление способствовало победе его величества под Орлеаном. Но во всём, что касается чудес Господних, следует быть очень осторожным. Планы Его всегда многогранны, множественное их толкование и есть то поле жизни, которое возделывает святая Церковь, отделяя зёрна от плевел. А посему всё должно происходить в своё время…

– То есть, чудо вы готовы признать только после окончательной победы Франции? – уточнила герцогиня.

– А разве, на нашем месте, вы, мадам поступили бы иначе?

– Пожалуй, нет. Однако, возделывая поле жизни, я бы всегда помнила о том, что пространство его ограничено всего лишь выбором между двумя мнениями – что считать зерном, а что плевелом. И, возделывающий поле, не может ступить на него, не определившись, хотя бы, с этим.

Прелат улыбнулся.

– Бесспорно. Но только в том случае, если возделывающий сам же и сеятель. Однако, поле нашей жизни засеивает Господь, а Церковь лишь принимает урожай. Пока всходы не дали плодов, трудно понять, какое именно зерно посеяно. Но, уверяю вас, ни один росток не остаётся без внимания, а тот, что растёт на благо, получит ещё и особую заботу и покровительство.

– Ну, что ж, аминь, – вернула улыбку герцогиня.

А про себя подумала: «Значит, мешать они не собираются».

И, в очередной раз почувствовала себя довольной.

Вопрос с Церковью – о том, какую точку зрения на Деву примет папа – был достаточно волнительным и отнял уйму денег, времени и чернил, истраченных на письма. «От этих церковников всего можно ожидать, – жаловалась мадам Иоланда мессиру Танги. – Сегодня они говорят тебе: „Да, да, конечно!“, а завтра делают удивлённое лицо и начинают заверять, что это их „да, конечно“, вовсе не означало то согласие, на которое ты рассчитывал! И разъяснят, как нужно было понимать на самом деле; и вывернут всё наизнанку так, что ты и сам себе уже не веришь. А потом ещё и виноватым тебя сделают, потому что глуп оказался и сразу, как надо не понял… В их руках вера, и они всегда правы. Поэтому я волнуюсь, Танги, несмотря на принятые меры».

Впрочем, меры, принятые герцогиней вовсе не были так уж шатки. Давнее дело, связанное с Филаргосом, хоть и не увенчалось полным успехом, всё же позволило герцогине создать нужную репутацию в широком кругу влиятельных лиц, без поддержки которых не обходился и нынешний папский престол. Обвинения в ереси и колдовстве – а в том, что они будут, мадам Иоланда не сомневалась – должны были встретить в Риме мощное противодействие со стороны этих лиц. И то, что папа недвусмысленно давал понять: «Поживём – увидим, а пока мешать не буду», уже было хорошо.

Между тем, церемония надевания шпор закончилась. Объявив о начале празднований, дофин покинул зал, чтобы подготовиться к турниру, а придворным позволили поздравить Жанну, и теперь все они теснились возле девушки, создавая толчею, не хуже горожан на улицах. Герцогиня тоже двинулась было туда, за Дю Шастелем, расчищающим ей проход. Но, величаво пройдя несколько шагов, вдруг почувствовала как мантия за спиной натянулась, у ворота что-то затрещало, а драгоценная пряжка больно вдавилась в горло. Видимо кто-то наступил на подол… Следующий шаг грозил конфузом, поэтому, герцогиня, не оборачиваясь, подняла руки и, не замедляя хода, расстегнула мантию, которая тут же сползла за ней на пол.

Сзади кто-то охнул. Дю Шастель обернулся, и под его взглядом несколько человек бросились мантию поднимать. Но мадам Иоланда даже бровью не повела. Улыбаясь так, словно всё происходящее её не касалось, она сердечно обняла Жанну, говоря, что благодарна ей, как мать за спасённое дитя. Потом справилась о её самочувствии и спросила, не потеряла ли Дева в боях кого-нибудь из свиты?