Наследники Скорби (СИ)

Оглавление

В этот миг завыли собаки. Все разом.

Словно сквозь толщу воды Клёна услышала эту жалобную возносящуюся к холодным звездам песнь отчаяния. В голове толчками, в такт биению сердца пульсировала боль, к горлу поднималась тошнота, мир вокруг кружился. Девушка попыталась подняться на ноги, но смогла только встать на четвереньки.

Растрепавшаяся косища перевалилась через плечо и тянула голову к земле. Тьма перед глазами качалась и плыла.

— Мама… — Клёна упала лбом в землю. Подняться не было сил.

И в тот миг, когда она плавала между явью и забытьем, тоскливому собачьему вою, поднявшемуся над деревней, ответил другой — протяжный, многоголосый. Волчий.

Девушку подкинуло с земли.

Оборотни!

Клёна пыталась оглядеться, но избы, ворота, тын вдали — все пестрило, неслось в свистопляске головокружения. От этого тошнота усиливалась, а земля под ногами раскачивалась так, что девушка снова рухнула на колени.

— Мама… Эльха…

Клёна уронила тяжелую от боли голову на руки. Она не могла ни бежать, ни идти, ни даже ползти.

У-у-у-у-у!!!

Этот вой раздался уже не за тыном. Выло совсем рядом. В деревне. Среди домов.

Малыши! Тетка Любляна!

Девушка рывком поднялась и замерла, раскачиваясь. Смазанные тени выныривали из тьмы. Где-то кидалось, рычало, каталось по земле, хрипело, булькало, влажно трещало. Но у нее так шумело в ушах, что все происходящее казалось дурным сном.

— Эльха! Эльха, где ты?! — ей казалось, она кричит, но на деле — лишь негромко шептала. — Эльха!

И вот огромный черный во тьме зверь метнулся из мрака. Скользящая тень вытянулась в прыжке. Клёна замерла, понимая, что все… для нее все закончилось. Навсегда. Как закончилось все для тетки Любляны, для малышей, для знахарки, лечившей Эльхину руку, для старосты, для… для всех, кто жил в здешнем печище.

Но между ней и смертью вынеслось что-то свирепое и рычащее.

Волколак припал к земле. Мир вокруг Клёны вертелся столь сильно, что она не смогла разобрать, что случилось, не увидела и яростной схватки. Лишь услышала, как взревел зверь, как свирепо и зло зарычала собака. Кое-как поднявшись на ноги, девушка побежала прочь, но на втором шаге споткнулась, упала и дальше поползла на четвереньках, не видя куда. Она ввалилась на ближний двор и там уже отыскала ледник. Несчастная не помнила, как поднимала тяжелую крышку погреба, не помнила, как опускала ее обратно, не помнила, как кубарем катилась в темноте по ступенькам и упала на кадушки, бочонки, вязанки чего-то мягкого, кринки. Она уже не чувствовала боли, потому что сознание ее покинуло.

***

Клёна пришла в себя с восходом солнца. Тонкие косые лучики просачивались через щель криво закрытой крышки ледника. Девушка лежала, скорчившись среди опрокинутых горшков и мешков. Ее трясло от холода, боли, пережитого ужаса.

Даже в лихорадочном забытьи она слышала крики, рычание, вой, звуки раздираемой плоти, ржание лошадей, испуганное мычание коров, лай, блеянье…

Голова болела и кружилась так, словно по ней ударили молотком. Крепкие кулаки у старосты. Девушку тошнило, несколько раз вырвало. Страх, боль, отчаяние — все смешалось, подступило к горлу, душило, да только рыдания никак не могли прорваться, словно что-то мешало им, застряв в гортани костью.

Но острее прочего было чувство вины. За всех, кто погиб. За Эльху.

Что она скажет матери? Что скажет отчиму? Почему не уследила за меньшим братом? Сама, вон, схоронилась, коровища.

Выбраться из ледника Клёна смогла лишь с четвертой попытки. До этого — падала со ступенек, не сумев сдвинуть тяжелую крышку. Когда же деревяшка подалась, сияние солнца ослепило, а в лицо ударил запах крови, что вызвало новый прилив головной боли. Девушка вылезла из своего укрытия и едва не четверть оборота лежала, скорчившись на земле. Потом поднялась, отыскала взглядом приставленные к стене коровника вилы, взяла их и, опираясь, как на посох, побрела со двора.

Головокружение мешало видеть, яркий дневной свет резал глаза, к горлу опять подступила тошнота, но все, что Клёна могла исторгнуть из себя, она исторгла еще накануне, поэтому теперь лишь надсадно кашляла и покрывалась испариной.

Открывшаяся картина была страшна. У ворот лежала разорванная на две части собака — матерый кобель до последнего защищал человека. Это он дал Клёне возможность добежать до ледника… Всюду, сколько хватало глаз, были разбросаны окровавленные останки — страшные, обглоданные, изуродованные, растерзанные.

Клёна смотрела и не узнавала хорошо знакомую ей весь. На натоптанных тропинках чернели кровяные лужи, некоторые ворота хранили следы глубоких когтей и всюду — тела, тела, тела… Точнее куски мяса, более не имевшие сходства с людьми. Но среди этих кровяных растерзанных груд могла лежать тонкая девичья рука или детская босая ножка, или…

Девушка упала на колени и закричала, почему-то зажав рот ладонями. Она кричала, надеясь, что вот-вот, кость, застрявшая у нее в горле, сломается и рыдания хлынут из груди, а слезы из глаз. Она захлебнется в ужасе и боли, но потом сможет дышать, сможет думать… Не получилось. Она кричала и кричала, потом хрипела, потом скулила, а потом замолчала и поднялась, опираясь на свои вилы.

Солнце стояло в зените. Над растерзанными телами кружили мухи. К вечеру на такой жаре мертвая плоть начнет смердеть. А ночью придут Ходящие. Придут потому что почуют запах человека. Живого человека. Ее — Клёны — запах. В этот раз добыча волколаков была слишком велика, они опьянели от крови и не стали искать последнюю жертву. Но ночью… Ночью они придут снова.