Том 4. Письма 1820-1849

Оглавление

Dans la lettre que je lui ai écrite hier, j’ai oublié de lui recommander une chose qui est de quelque intérêt pour moi, et je vous serai fort obligé, si vous vous chargiez de lui en parler.

Je désire qu’aussitôt qu’elle apprendra l’arrivée à Pétersb<ourg> de la Comtesse Sollogoub, tante de Mad. Obrescoff, et en correspondance faite avec celle-ci, elle ne néglige pas de faire sa connaissance et qu’elle lui dise à quel point je suis reconnaissant envers les Obrescoff de l’accueil que j’ai trouvé chez eux. Je tiens, je l’avoue, que l’on sache à Pétersb<ourg> mes sentiments à leur égard. C’est presque comme une réparation que je vois leur devoir.

Cette lettre, chère maman, maintenant que la navigation est fermée et les chemins détestables, n’arrivera que peu de jours avant votre fête et celle de ma fille. Embrassez-la pour moi et bénissez-la. L’idée de vous savoir tous réunis — tous les êtres que j’aime le mieux au monde, réunis et parlant quelquefois de moi — cette idée est la seule qui me console par moments de mon isolement actuel. Mais d’autrefois elle fut que je ne le sens que plus vivement. Comment se porte Dorothée et son enfant? Mille amitiés à Ник<олай> В<асильевич>.

Et Nicolas, que fait-il? Vous écrit-il? Viendra-t-il cet hiver vous voir? Ah, si lui encore devait venir compléter la réunion — alors — mais quoi alors? Je n’en resterai pas moins à Turin avec un peu plus de peine et de tristesse et d’envie. Mais j’y resterai.

Mille amitiés à tous ceux qui se souviennent de moi.

Жуковский est-il de retour? pas encore, probablement. Mais dès qu’il sera revenu, tâchez de vous rapprocher de lui, à mon intention, et recommandez aussi à Nelly de faire sa connaissance et de la cultiver.

Je ne m’aperçois en finissant que je ne vous ai presque rien dit de la vie que je mène ici. Mais c’est par la raison qu’il n’y a rien à en dire. Le matin je lis et me promène. La contrée est magnifique aux environs de Turin et la saison est encore belle. Tous les jours un ciel bleu — et il y a encore des feuilles aux arbres. Puis je dîne chez Obres<coff>. C’est le moment plaisant de la journée. Je cause avec eux jusqu’à 8–9 h<eures> du soir, puis je rentre et lis encore et me couche — comme je vais le faire toute à l’heure, et le lendemain je recommence.

J’ai fait quelques connaissances d’avec le corps dip<lomatique> et même dans la société indigène, mais tout cela est si décousu, si incohérent.

Скажите, для того ли родился я в Овстуге, чтобы жить в Турине? Жизнь, жизнь человеческая, куда какая нелепость! Ох, простите — целую ваши ручки от всего сердца. Ф. Тютчев

Перевод

Турин. 1/13 ноября 1837

Любезнейшие папинька и маминька, полагаю, что теперь вы уже получили первое письмо, написанное мной отсюда, и это письмо, надеюсь, вполне успокоило вас на мой счет. Еще раз простите за беспокойство, которое я мог вам причинить. Вот уже около месяца как я в Турине, и этого времени было достаточно для составления мнения о нем, вероятно, окончательного. Как место, как служба, словом, как средство к существованию — Турин несомненно один из лучших служебных постов. Во-первых, что касается дел, то их нет. Любезность Обрезкова по отношению ко мне не оставляет желать ничего лучшего — и вот тут я не смогу в достаточной мере загладить свою вину за предубеждения, которые возымел против него, доверившись общественному злословию. Жалованье, не будучи значительным, все же составляет 8000 рублей, что же касается здешних цен, то они таковы, что, обладая этой суммой в двойном размере, семья может кое-как просуществовать. Сверх того я имею надежду с будущей осени остаться поверенным в делах в течение целого года. Это положительная сторона дела. Но, как местопребывание, можно считать, что Турин — один из самых унылых и угрюмых городов, сотворенных Богом. Никакого общества. Дипломатический корпус малочислен, не объединен и, вопреки всем его усилиям, совершенно отчужден от местных жителей. Поэтому мало кто из дипломатических чиновников не почитает себя здесь в изгнании, — например, Обрезков, который — после пятилетнего пребывания здесь и несмотря на превосходные обеды, которые он дает, на три бала в неделю во время сезона и на свою хорошенькую жену, — не смог привлечь достаточно народу, чтобы составить себе партию в вист. Так же обстоит дело со всеми его коллегами. Одним словом, в отношении общества и общительности Турин совершенная противоположность Мюнхену. Но, повторяю, это, может статься, самый удобный способ заработать 8000 рублей в год.

Сегодня утром, в то время, как я писал вам это, ко мне в комнату вошел человек и передал мне от вашего имени пачку русских книг и ваше письмо от 24 сентября. Весьма благодарен за то и за другое. Что касается тревоги, выраженной в вашем письме по поводу моего запоздалого прибытия в Турин, мне кажется, я уже достаточно успокоил вас на этот счет.

Теперь позвольте мне побеседовать с вами о том, что озабочивает меня более всего на свете и — я могу по справедливости сказать это — ежеминутно в течение целого дня. Я хочу поговорить с вами о жене. Я узнал из письма, полученного от нее дней десять тому назад, об ее окончательном решении провести зиму в Петербурге. Конечно, и для нее, и для меня это тяжкая, весьма тяжкая необходимость, более тяжкая и более жестокая, нежели я могу это высказать и нежели кто бы то ни было может себе представить. Но не было возможности колебаться. Было бы явным безумием с таким слабым здоровьем, как у нее, и с тремя детьми на руках предпринять подобное путешествие в это время года. Она хорошо сделала, что осталась. Я это одобряю и благодарю всех, кто ей это посоветовал. Что же касается меня, то лишь одно может облегчить мне горечь разлуки. Это уверенность, что в Петербурге она в наименее неблагоприятных условиях. Поэтому, любезнейшие папинька и маминька, еще раз весьма настоятельно поручаю ее вам. Было бы бесполезно стараться объяснить вам, каковы мои чувства к ней. Она их знает, и этого достаточно. Позвольте сказать вам лишь следующее: малейшее добро, оказанное ей, в моих глазах будет иметь во сто крат более ценности, нежели самые большие милости, оказанные мне лично. Вот что я решил относительно ее содержания в Петербурге на время ее пребывания там, и я буду бесконечно благодарен вам, если вы дадите на то свое согласие…

Если она будет ожидать возобновления судоходства для того, чтобы ехать сюда, следует полагать, что ей удастся пуститься в путь никак не ранее последних чисел мая. Таким образом, считая с 1 декабря, это составит ровно шесть месяцев. Папинька был так добр, что выдал ей 1600 рублей. Само собой разумеется — эти деньги пойдут в счет моего пенсиона будущего года. Таким образом, мне приходится дополучить еще 4400 рублей. И вот я только что написал жене, что эту сумму в 4400 рублей я предоставляю в ее распоряжение на шесть месяцев ее пребывания в Петербурге. Это составит немного более 700 рублей в месяц и конечно, принимая во внимание тамошнюю дороговизну, едва хватит на жизнь. Сверх того мне хотелось бы, чтобы первая половина упомянутой суммы была вручена ей в будущем декабре, а другая половина в марте. Так пусть папинька скажет мне, считает ли он возможным такое соглашение. Ибо на случай, если он его не примет, я послал Нелли доверенность для министерства с тем, чтобы ей на месте выплачивали мое жалованье и всякие другие деньги, которые могут мне причитаться. Но она воспользуется этой доверенностью, только если в том представится необходимость, так как, признаюсь вам, по многим причинам я гораздо более предпочитал бы предложенное мной соглашение. Таким образом мы избежали бы бесполезных хлопот и многих лишних издержек. Что касается до меня, умоляю вас не беспокоиться обо мне. Мои собственные денежные дела в самом блестящем состоянии. У меня в настоящую минуту 3000 рублей ровным счетом. В январе я получу треть моего жалованья, составляющую 2500 рублей. Расходуя по 800 рублей в месяц на свое содержание, я из этой суммы в 5500 рублей могу без труда отложить по крайней мере 2000 на вторую половину будущего года, а в течение этой второй половины я могу почти с уверенностью рассчитывать на четырехмесячное жалованье поверенного в делах. Итак, повторяю, обо мне не беспокойтесь. Существенное для меня, и самое для меня существенное — это упрочить для Нелли на время ее пребывания в Петербурге мало-мальски сносное существование, и вы не сможете оказать мне большего благодеяния, как содействуя мне в исполнении моего желания. Благоволите, умоляю вас, переговорить с ней, чтобы она знала, как ей поступать и представится ей или нет необходимость пользоваться посланной мною доверенностью.