Том 4. Письма 1820-1849

Оглавление

T. T.

Перевод

Москва. 8 августа

Когда я потерял тебя из виду и почувствовал, что заперт в ненавистном ящике, который влечет меня вдаль, я всерьез подумал, а не выскочить ли мне вон. Не благоразумие мое, а присутствие брата, к счастью, удержало меня. Но порыв был безудержно бурный. Теперь я понимаю, как люди бросаются в воду.

В спутники нам достался швейцарец, приехавший в Россию три дня тому назад. Он прибыл из Женевы, долго говорил со мной о ней — говорил, правда, как болван, — и все же это принесло мне облегчение. — Женева, гостиница Бергов, Рона, ты, я — восемь лет назад…

Как отвратительно пребывать трое суток в катящемся ящике! Так ясно тогда сознаешь, как ты глуп.

На этот раз я приехал в Москву в чудесный вечер. Я смотрел на ее купола и пестрые крыши твоими глазами и имея тебя в виду, ибо сам я ничего уже не хочу видеть. Видя вновь знакомые предметы, я всегда удивляюсь тому, что они действительно существуют. Впечатление, которое сохраняешь от них, всегда бывает таким бледным и тусклым. Воспоминание — лишь призрак.

Я снова свиделся с матерью, и когда прошли первые минуты свидания, заметил, что она гораздо спокойнее, нежели я думал. Она здорова и теперешней своею жизнью удовлетворена. Она охотно говорит о своей утрате, а раз человек начинает о ней говорить, значит, примирился с нею… Быть может, я и не прав.

Здесь, конечно, очень желают, чтобы мы приехали на будущую зиму в Москву. Однако дом, о котором говорила тебе Дашинька, уже сдан, и поблизости нам трудно будет найти подходящий дешевле чем за 4 тысячи рублей, не считая платы за дрова. Словом, положение именно такое, как ты и говорила. Было бы значительно экономнее окончательно переселиться в Москву, но если речь идет об одной только зиме, то к выгоде прибавится значительная доля забот. Таково истинное положение дел. Как же нам теперь быть? Ей-богу, не знаю; я столько раз взвешивал все за и против, что чувствую себя менее, чем когда-либо, способным принять решение. Поэтому я буду благословлять судьбу, если на тебя найдет вдохновение и ты примешь какое-либо решение. Все, что я узнал здесь о наших делах, удовлетворительно. Я узнал тут… Но об этом я скажу тебе в другой раз. В сущности, наследство теперь касается тебя гораздо больше, чем меня, ибо в силу закона оно принадлежит почти всецело нашим двум мальчикам.

Тетушки просят передать тебе сердечный поклон. Тетушка Надежда Николаевна переехала на новую квартиру, но все в том же духе. В настоящее время тут проживает еще третья тетушка, которую ты не знаешь. Она недавно видела в Калуге госпожу Смирнову, и та, по ее словам, много говорила с ней обо мне и интересовалась множеством подробностей из моей юности и детства, о которых тетушка совершенно ничего не могла ей сообщить. Тетушка сказала мне также, что здоровье бедной Смирновой находится в плачевном состоянии. Я твердо решил по возвращении своем навестить ее. Мы рассчитываем выехать на будущей неделе, но я знаю только одно, а именно, что отъезд оттуда последует вскоре же за прибытием.

Сегодня мне непременно нужно получить письмо от тебя. Прости, моя кисанька. Здесь стоит удручающая жара. Кремлевский дворец стал еще выше, — теперь его громада стала виднее. Как-нибудь утром я пойду осматривать его изнутри. Вчера видел Моллеруса; он в восторге от всего виденного в Москве и ставит ее бесконечно выше Петербурга. Он предполагает навестить тебя по своем возвращении, а что может быть на свете лучше этого. Еще раз — прости, моя кисанька. Заботься лишь об одном — береги себя. Поцелуй Анну и детей. Поклон Вяземским и Карамзиным, а Софи — особенный.

Ф. Т.

Тютчевой Эрн. Ф., 14 августа 1846

123. Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 14 августа 1846 г. Москва

Moscou. Ce 14 août 1846

Ma chatte chérie, j’ai reçu ta chère lettre du 8–9. Sais-tu bien que tes lettres me rajeunissent bien cruellement. Elles me font éprouver absolument tout ce qu’elles me faisaient éprouver autrefois, de sentiment d’angoisse et de serrement de cœur, le besoin d’air, c’est-à-dire, le besoin de te revoir à tout prix. Il me semble en les lisant que mon cœur n’est pas plus en moi, qu’il bat à 100 lieues loin de moi, à la merci de cent mille hasards que je ne puis ni contrôler, ni prévoir. Hélas, est-ce bien la peine de vieillir, si avec des forces de plus en plus défaillantes on reste toujours livré aux mêmes agitations. Il y a surtout à la fin de ta lettre quelques lignes si tristes et si résignées, un retour vers notre passé, si reconnaissant et si affectueux, qu’en les lisant, je me suis senti crier en dedans et que pour ne pas étouffer, j’ai tourné au boulevard de la Tverskoy que j’ai descendu et remonté bien des fois avant de pouvoir recouvrer un peu de calme et de raison… Ah, mon Dieu, mon Dieu, c’est donc toujours la même chose… C’est que, même toi présente, je ne puis regarder dans le passé, sans avoir le vertige, qu’est-ce donc quand tu n’y es pas…

Et cependant je lis tes chères lettres avec un plaisir infini, c’est qu’elles sont très jolies, tes lettres, tu peux m’en croire, et il n’arrive pas souvent d’en lire de pareilles… Je te sais un gré extrême des détails que tu me donnes et qui m’occupent beaucoup, car il est convenu entre Mad. de Sévigné et nous qu’on ne saurait avoir assez de détails sur les personnes qu’on aime. Je ne te sais pas moins de gré des visites que tu fais et comptes faire à mon intention, des distractions que tu t’imposes si laborieusement par amour pour moi, fût-ce même aux dépens des dernières restes de vie des deux malheureuses bêtes qui ont le bonheur de te traîner. J’aime, en un mot, te savoir pensante à moi au milieu du monde, au risque même d’ajouter à tes distractions habituelles, et j’attends avec impatience la continuation de ton journal.

Me voilà à peu près quitte de mes irrésolutions et fixé, je pense, sur ce que nous avons à faire. Décidément pour cet hiver nous ne bougerons pas de Pétersb<ourg>, car un déplacement dans les circonstances données nous ruinerait. Il nous serait impossible de trouver à nous loger ici à moins de cinq mille roubles. Ce qui joint au frais du voyage, ne laisserait que de faire une certaine différence que toutes les économies locales ne parviendraient pas à combler. D’ailleurs quitter Pétersb<ourg>, c’est à peu près quitter le service, et je ne puis ni ne veux le faire. Ainsi nous restons. Mais j’ai promis à ma pauvre mère, que cette résolution désole, que nous viendrons tous, tant que nous sommes, passer avec elle l’été prochain à Ovstoug. Elle s’est attachée à cette idée avec une ferveur affreuse, et tu pourrais bien dans tes lettres à ma sœur dire quelques mots à l’appui de cet espoir que je lui donne, d’autant mieux que je le crois très réalisable. En effet, il n’y aurait rien de très difficultueux d’aller le printemps prochain établir les enfants auprès d’elle à la campagne pour 3 ou 4 mois de l’été, et quant à nous deux, dès que nous sentirions l’ennui nous gagner, nous aurions la ressource de faire dans le plus beau moment de la saison une tournée dans le midi de la Russie, Kiew, Odessa, la Crimée. Voilà bien des projets… Revenons au présent.