Психологическое литературоведение

Оглавление

...

Мой пятилетний сын преподнес мне урок нового, то есть нормального человеческого мышления. Когда мы с ним прочитали басню «Стрекоза и Муравей», он не принял ее мораль, объяснив, что Муравей – плохой: Стрекозу надо впустить в дом, иначе она на улице умрет от холода.

Характерно, что этот факт отношения к басне как к реальному жизненному событию учитывается и в научном анализе. Так, Л. С. Выготский приводит слова В. Водовозова о том, что в басне «Стрекоза и Муравей» мораль муравья «казалась детям очень черствой и непривлекательной <…> и все их сочувствие на стороне стрекозы, которая хоть лето, но прожила грациозно и весело, а не муравья, который казался детям отталкивающим и непривлекательным» (Выготский, 1987, с. 108).

Интересен в рассматриваемом нами плане пример, который приводит Л. С. Выготский о поэте Измайлове, заканчивающем басню с таким же названием «Стрекоза и Муравей» несколько иначе:

Но это только в поученье ей Муравей сказал,
А сам на прокормление из жалости ей хлеба дал.

Сам Л. С. Выготский комментирует это так: «Измайлов был, видимо, человек добрый, который дал стрекозе хлеба и заставил муравья поступить согласно правил и морали» (Выготский, 1987, с. 120).

Естественно, что Л. С. Выготский не может не оценить эти две басни с позиции объективной психологии искусства, полагая, что в данном случае «происходит уничтожение всякого поэтического смысла», а сам Измайлов выступает как «весьма посредственный баснописец, который не понимал тех требований, которые предъявлялись ему сюжетом его рассказа» (там же, с. 108).

Не вдаваясь здесь в дискуссию об эстетических достоинствах разных вариантов басни, отметим, что в рамках используемой субъективно-психологической трактовки художественного текста интерес представляет именно выявление причин разной интерпретации одной и той же «затекстовой» ситуации.

Вернемся к И. А. Крылову, анализируя творчество которого Л. С. Выготский пишет: «…Издавна за Крыловым установилась репутация моралиста, выразителя идей среднего человека, певца житейской практичности и здравого смысла». Он приводит, в частности, мнение Н. В. Гоголя, который Крылова «в целом истолковывал <…> как здоровый и крепкий практический ум» (там же, с. 185).

Таким образом, результаты типологизации этого текста не противоречат впечатлению некоторых читателей и исследователей. Достаточно часто речь идет не о понимании текста, а именно о впечатлении от текста. Сам текст несет в себе определенную оценку действительности. Читатель же оценивает и описанный в тексте фрагмент действительности, и оценку, которую дает ей автор. Нередко читатель не соглашается с предлагаемой ему интерпретацией действительности и относится иначе не только к изображаемому, но и к оценке автора. Результат восприятия текста читателями оказывается не таким, как его планировал автор.

«Вряд ли учитель математики и логик Льюис Кэрролл хотел сделать „Приключения Алисы в стране чудес“ жестокой и страшной сказкой, но получилась она вовсе не доброй», – пишет об этом один из исследователей этой сказки Д. Урнов. «Существует мнение, – продолжает он, – что это совсем не детская сказка. Попробуйте <…> прикиньте, сколько раз на протяжении всего повествования Алиса вскрикивает, взвизгивает, и вы убедитесь, что это очень нервная сказка. Что мир, в котором живет маленькая Алиса, на самом деле тревожен. Сколько слез, драк, одна погоня за другой!»

«Кэрролл опасался, – пишет английский исследователь Падни, – что жутковатая фантастичность „Зазеркалья“ может напугать маленьких читателей» (Падни, 1982, с. 94). Иллюстрации Бармаглота и героя, дерущегося с ним, были сняты с фронтисписа по просьбе читателей, полагавших, что «чудище слишком страшное и может напугать нервных и впечатлительных детей» (там же).

Такое восприятие совершенно не противоречит тому, что многие читатели любят «Алису» за ее сказочность, парадоксальность и остроумие, просто не обращая внимания на ее жестокости, и получают от книги огромное удовольствие.

Таким образом, на примере восприятия одного типа текстов мы показали множественность интерпретаций (смыслов), ему придаваемых, и разнобой читательских оценок.

Как отмечал А. Р. Лурия, понимание текста представляет собой «усвоение не только поверхностных значений, которые непосредственно следуют из содержащихся в тексте слов и грамматически оформленных словосочетаний, но и усвоения внутренней, глубокой системы подтекстов и смыслов» (Лурия, 1979, с. 47).

Поскольку замысел текста носит внетекстовый характер, понимание замысла может быть одновременно и пониманием того, что в тексте непосредственно не дано. Это понимание может оказаться неверным в смысловом и коннотативном планах, что не лишает читателя права на личное отношение к произведениям.

Используя рассмотренные в данной главе концепции, мы можем утверждать следующее: ядро личности, установка, акцентуация, доминанта личности в значительной мере определяют направленность и избирательность или перцептивные искажения восприятия окружающего мира. Определению того, как это происходит и что в этом отношении может предложить анализ художественного текста, посвящена следующая глава.

3.2. Эмпирическое исследование индивидуальных предпочтений читателей

Проективный литературный тест

Проективные методы широко применяются при исследовании личности, поскольку они обладают большими возможностями и относительно просты в применении. Как известно, они построены на возможности множественных интерпретаций экспериментальной ситуации испытуемыми. Проективный метод позволяет выявлять уникальную систему личностных смыслов (проекций), равно как и когнитивный стиль испытуемых.