Мы всякую жалость оставим в бою…

• Предыдущая
• 69/141
• Следующая

Генерал Шарль де Голль, бывший командир бывшей 4-й бронетанковой дивизии

Вместе с двумя едва не потерявшими рассудок егерями и чудом уцелевшим адъютантом он сидел, скорчившись под развалинами какой-то стены. Вдоль по улицам Лаона, шли громадные, не виданные им ранее танки. На броне они несли не знакомые уже тевтонские кресты, а черные круги, рассеченные надвое белой молнией. Русские. В бессильной злобе он так сильно сжал челюсти, что заскрипели зубы. Кто, ну кто мог предположить, что у этих лапотников окажутся такие машины?! Он прекрасно помнил, как в Великую войну русским отдавали устаревшее вооружение, попроще. Ведь с современными сложными образцами этим неграмотным варварам было, просто-напросто, не справится. Но откуда же это?!

В руках де Голль держал неизвестно кем брошенную винтовку. Жалкое оружие против чудовищ, чью броню не могли пробить снаряды. Он готов был разрыдаться, представляя себе, что чувствовали его танкисты, которых безжалостно истребляли эти неуязвимые махины. Последнее что он видел с НП на ратуше, было жуткое, молниеносное избиение русскими танками 10-ого кирасирского полка. Они просто прошли насквозь, не замедляясь ни на миг, тратя один снаряд на один его танк…

Он отвлекся, а в это время на бывшей площади остановился танк, рядом с которым притормозил бронетранспортер. На башню русской машины вылез офицер в синем комбинезоне, уселся, свесив ноги наружу и что-то весело сказал другому офицеру, вылезшему из БТР. Тот ответил, и они засмеялись чему-то своему. На площадь тем временем подходили новые машины, танки и БТРы, приползло огромное двухбашенное чудище, с драконом, намалеванным на броне, и еще один, удивительно уродливый танк с непропорционально огромной башней, из которой торчал ствол немыслимого калибра. Офицеры переговаривались, слышалась перебранка солдат, и он с ужасом осознал, что русские чувствуют себя так, словно война уже окончена их победой. Они ни на йоту не сомневаются, что уже победили и им ничего не угрожает. Ну, сейчас он исправит это пагубное заблуждение!

Прошептав: «Господа, я надеюсь, что каждый из вас выполнит свой долг перед Родиной!», — де Голль поднял винтовку и начал тщательно, как учили в Сен-Сире, выцеливать офицера, вольготно сидевшего на башне. Задержав дыхание, он плавно нажал на спусковой крючок…

Нечто невообразимо тяжелое обрушилось ему на голову. Тело пронзила мгновенная боль, перед глазами вспыхнул удивительно яркий свет, и все поглотила мягкая, благодатная тьма.

Подполковник Всеволод Соколов

— Господин подполковник, бригада на связи!

Я нагибаюсь в башню, и в этот момент в откинутый люк со звоном ударяет пуля. Как я оказываюсь внутри танка, вспомнить я уже не могу. Должно быть просто нырнул, как в воду, «рыбкой». Над головой (а вернее — над ногами) с грохотом захлопывается люк. Я извиваюсь как червяк, и, после нескольких судорожных телодвижений, заехав сапогом в челюсть заряжающему Семенчуку, оказываюсь в нормальном положении, головой к верху, а задом к низу.

В смотровые щели командирской башенки мне видно, что на площади вспыхивает и тотчас спадает суета. Видимо, все в порядке и можно вылезать. Я открываю люк. На руинах какого-то строения толпа стрелков. Я окликаю Карташова:

— Что там, Николай Николаевич?

— Да французов каких-то мои орлы бьют. Ишь, гадины, стрелять затеяли.

Его южный говорок звучит успокаивающе, и я вылезаю из машины.

— Пойдемте, Николай Николаевич, пройдемся, посмотрим на этих героических «лягушек».

— Ну что ж, Всеволод Львович, пойдемте, взглянем.

Он вытаскивает из кармана кителя портсигар:

— Угощайтесь.

— Благодарю.

Карташов — южанин, и ему постоянно присылают в посылках душистую одесскую «Сальву». Моя «Элита» ни чуть не хуже, но отказываться не удобно. Да и не хочется. Я вынимаю зажигалку, и мы закуриваем.

Группа мотострелков расступается при виде офицеров. Один из них, веснушчатый парень с плутоватым рязанским лицом бойко рапортует:

— Так что разрешите доложить господин подполковник: вот они самые в господина подполковника, — неопределенный жест в сторону мой скромной особы, — стреляли. Тольки промахнулися. А энто вот, разрешите доложить, командир отделения Жежеря, — неопределенный жест в сторону здоровенного хохла с лычками, — их из пэпэдэшки срезал. А которые живые, так тем мы, разрешите доложить, сапогами ума вложили, чтоб знали, лягвы, в кого целить! Рапорт отдал унтер-офицер Прохоров.

Черт, он что, издевается? Что бы в дружинной дивизии так рапортовали, да быть такого не может! Но, всмотревшись в его хитрющую морду, я понимаю: парень просто изгаляется. Как-никак, а я — их должник. Не срежь Жежеря вовремя этого франка, сейчас бы я рапортовал. У райских врат.

— Благодарю за службу, парни. С разрешения Вашего комбата, с меня четверть водки.

Карташов одобрительно кивает, и мотострелки взрываются радостным:

— Рады стараться!

Мне любопытно взглянуть на моего несостоявшегося убийцу, и я продвигаюсь вперед. Перун-батюшка, да не может быть! Сжав в руках винтовку, передо мной, лицом вниз, лежит человек в генеральском кепи с красным верхом. У меня пересыхает в горле:

— Николай Николаевич! Позвольте Вас на минутку.

Карташов подходит и удивленно замирает. Затем машет рукой своим бойцам:

— Перевернуть!

Перед нами лежит очень высокий человек с худощавым носатым лицом. Я нагибаюсь и обыскиваю френч убитого. Удостоверение? Так-с, посмотрим. Сражаясь с французским правописанием, я, наконец, вымучиваю из себя перевод: «Генерал-майор Шарль де Голль». Это что же, тот самый, который «Механизированную армию» написал? Неисповедимы пути твои, Господи!

• Предыдущая
• 69/141
• Следующая