Монреальский синдром

Оглавление

127

— Пошли. Пока не позвонил жандарм, попробуем глянуть, что за кошмары спрятаны в этой книге на самом деле.

58

Монографию Джеймса Петерсона можно было заказать, но хотелось получить ее как можно скорее, а ни в одном книжном магазине из тех, куда они заходили, книги не оказалось. Наконец какой-то сообразительный продавец, поинтересовавшись, о чем книга, и прочитав аннотацию, посоветовал им обратиться на медицинский факультет Монреальского университета, точнее, на кафедру неврологии. Мало того, книготорговец сам позвонил на кафедру, выяснил, что лучше всего проконсультироваться у профессора Жана Бассо, потом передал трубку Шарко, и тот договорился с профессором о встрече через несколько часов. К тому времени Бассо успеет пролистать и восстановить в памяти книжку, которая действительно у него есть и которую он когда-то читал.

В такси Люси и Шарко почти не разговаривали: не находилось слов, слишком близко ко всем этим гнусностям пришлось подойти обоим. Им довелось соприкоснуться с тьмой, окутавшей когда-то эту страну, ее науку, ее религию, с тьмой, которая просочилась в самые тайные уголки сознания моральных уродов, все это проделывавших. Люси думала о своей семье, о своих девочках, которых старалась воспитывать в чистоте, с надеждой, что они будут жить в нормальном мире. Как же ей хотелось в это верить… В конце концов лица ее малышек вернулись к ней, она перестала видеть вместо них лица Алисы Тонкен и Лидии Окар — несчастных, которые ни о чем не просили и которым не оставили ни малейшего шанса. Сейчас Люси чувствовала себя беспомощной, как никогда, и ужасно боялась ошибиться.

Они приехали.

Университетские корпуса, центральный — с высоченной башней, располагались между восточным склоном Мон-Руаяль и кампусом, опустевшие на время каникул строения которого исчезали где-то вдали. Пожалуй, самое сильное впечатление производила тут именно пустота, воцарившаяся летом. Никого из пятидесяти с лишним тысяч студентов, никого на улицах, никого в кафе, спортивных залах, библиотеках, магазинах. Все закрыто, заперто. Ощущение города-призрака, где лишь изредка можно встретить кого-то из ученых, служащих управления или рабочих-ремонтников.

Они вышли из машины перед зданием Политехнической школы, отличавшимся оригинальным дизайном, и у первого же встречного спросили дорогу. Спрашивали и дальше — у всех, кто попадался на пути. С грехом пополам установили, что корпус, где их ждет профессор, носит имя Поля Демаре.

Выяснилось, что этот корпус находится совсем в другом месте, и добрались они до цели только после того, как, спустившись в подземелье, связывавшее между собой университетские здания, одолели еще не меньше километра коридоров. И вот наконец их провожают в кабинет профессора Жана Бассо, заведующего лабораторией, которая занимается исследованиями центральной нервной системы.

Профессору было на вид лет пятьдесят, и он слегка смахивал на Эйнштейна. Шарко снова — теперь уже в двух словах — объяснил, зачем они пришли: нужна информация о книге Джеймса Петерсона «Воздействие на мозг и свобода духа».

— Конечно-конечно, я прекрасно ее знаю, да и кто же мог пропустить такую работу о мозге! Автор был выдающимся ученым, к несчастью слишком рано прекратившим свои изыскания.

— Не знаете, почему прекратившим?

— Нет, это мне неизвестно…

Шарко чуть не выпалил: «Зато нам известно… Он продолжил свои, как вы говорите, изыскания неподалеку отсюда, он сделал своими подопытными кроликами детей, он участвовал в секретной программе ЦРУ вместе с сумасшедшим режиссером по имени Жак Лакомб!»

Но вместо всего этого спросил:

— А что с ним стало дальше, вам известно?

— Нет, совсем неизвестно. Меня интересовала только научная деятельность этого человека, а его частная жизнь… увольте…

Бассо вынул из ящика толстую — страниц четыреста — книгу в черно-зеленой обложке с той самой фотографией: бык напротив человека. Книжка выглядела потрепанной, страницы пожелтели, углы загнуты.

— Попробую коротко объяснить вам, в чем тут суть. Начну вот с чего. Для ученых того времени наша голова, наш мозг были, grosso modo, чем-то вроде громадного черного ящика — не поймешь, что там делается внутри. И Петерсон, человек чрезвычайно одаренный, заинтересовался одной из фундаментальных проблем неврологии: тем, что происходит от того мгновения, когда информация попадает в орган чувств, например в глаз (он видит красный огонь светофора), до того мгновения, как полученная информация сказывается на поведении (человек жмет на педаль тормоза). Какие механизмы в пресловутом черном ящике приводятся в действие для того, чтобы превратить звук или, допустим, запах в поведенческую реакцию. Основной принцип, которому следует Петерсон в своей работе, это принцип tabula rasa. Согласно этому принципу, мозг новорожденного — словно чистая дощечка, на которой впоследствии, по мере того как ребенок станет набираться опыта, будут появляться записи, и благодаря этому будут развиваться те или иные зоны мозга, ответственные за разные органы чувств. Если опять-таки коротко, воспоминания, эмоциональные реакции, моторика, слова, мысли, словом, все, из чего слагается индивидуальность, ведет свое происхождение из окружающего мира, то есть в начале пути индивидуума все это существует вне его. В подтверждение своей теории Петерсон провел множество опытов с животными. Обезьян, например, он от рождения лишал некоторых чувств, а кошек непрерывно визуально стимулировал. В первом случае мозг не развивался, а в случае избыточных ощущений мозг достигал веса выше среднего. Вот вам и убедительное доказательство того, что структура мозга формируется по мере поступления в него чувственных переживаний. Когда читаешь эту книгу, не можешь не ощутить, насколько увлекала Петерсона проблема взаимодействия чувства и мозга.