Монреальский синдром

Оглавление

А на этот раз речь не об изящной удочке для ловли форели, крючок на конце которой способен лишь пощекотать.

Нет, на этот раз леска куда толще и крючок грубее.

Идеальные, если речь об охоте на акул.

26

Они ехали, наверное, с полчаса, потом машину начало потряхивать, движение вокруг затихло, стал слышен только скрип песка под колесами. Потом у Франка появилось ощущение, что снаружи наступает конец света, и чем дальше, тем оно делалось сильнее: за железными стенами автомобиля бушевал ветер, с гулом, напоминавшим колокольный звон, лил какой-то хрусткий дождь…

Песчаная буря.

Атеф везет его в пустыню.

Комиссар перепробовал все способы освободиться, но тщетно — запястья были слишком прочно скреплены несколькими слоями скотча. Из-за мерзкой тряпки, засунутой в рот чуть ли не до горла, его тошнило, несколько раз почти до рвоты. Прямо у него под носом плескалось в канистре горючее.

Значит, он вот-вот подохнет. Как собака. Но каким именно образом его убьют? Обольют голову бензином, и он сгорит, как сгорел брат его похитителя? Шарко было страшно, он боялся страданий перед уходом за черту. Он мог вынести многое, и смерть входила в правила игры, но не смерть в страданиях. Сегодня широкая ладонь тьмы накроет его, как крышка саркофага.

Соединиться с Сюзанной и Элоизой худшим из всех возможных путей.

Машина остановилась. Шарко увидел серый свет, и сразу же в багажник, хлестнув его по лицу, ворвались килограммы песка. Ветер выл. Атеф, прикрыв лицо одеждой, потянул пленника за руки, и тому, едва его вытащили из убежища, показалось, будто по щекам, по лбу, по глазам прохаживаются бичом. Минуты две они двигались прямо. Сквозь туман из пыли и песка парижанин различил впереди руины, развалины каменного строения с развороченной ветрами и эрозией крышей. Давным-давно заброшенное жилище.

Самое безвестное и жалкое место в мире. Его могила.

Внутри Атеф отпустил его, и он, кашляя в тряпку, по-прежнему затыкавшую ему рот, рухнул.

Песчаным дождем ударило прямо в лицо. Песок проникал даже за шиворот. Атеф ругался по-арабски.

Когда очередной порыв ветра утих, египтянин сорвал с Шарко рубашку и несколько раз обмотал его туловище вместе со спинкой металлического стула клейкой лентой: так преступники обычно и поступают. Шарко тяжело дышал через нос, от жажды слиплись все внутренности. Атеф вытащил кляп из его рта, и полицейский стал отхаркиваться — долго, до тех пор пока не показалась ниточка желчи.

— Почему?

Атеф ударил его кулаком в нос. Ненависть исказила черты араба.

— Потому что меня об этом попросили. Потому что мне за это платят по-царски.

Он достал из кармана мобильник Шарко.

— А тебе тут, оказывается, звонили.

Он прослушал оставленное на автоответчике сообщение и тут же отсоединился.

— Женщина из твоей страны. Голос красивый… Ты ее трахаешь? Ну и как, хороша она, сукин ты сын?

Атеф расхохотался, открыл список исходящих звонков и изучил его.

— Сам ты со вчерашнего дня никому не звонил, это хорошо, ты человек слова, это редкость у вас, европейцев. И для твоего сведения: мой дядя уже десять лет как умер.

Мучитель исчез в соседнем помещении. Вокруг развалин по-прежнему свирепствовала буря, шкура пустыни то собиралась в складки при новых порывах ветра, то разглаживалась, когда ветер чуть успокаивался. Оконные рамы были разбиты, пол усыпан осколками черепицы, железные балки, подобно кинжалам, протыкали стены. От скотча, намотанного на запястья, жгло кожу.

Вернулся египтянин с целым набором орудий: аккумуляторная батарея, зажимы-крокодилы со шнурами, ножи с загнутыми кончиками… Канистра с бензином тоже оказалась тут. Стало окончательно ясно, что Шарко приговорен. Он попытался вырваться и получил удар кулаком в живот. Медленно разогнулся. Из носа текла кровь.

— Ты сам… это ты убил брата…

— Он не мог смириться с моей гомосексуальностью. Из-за него я просидел четверо суток в вонючей камере Каср-эль-Нила. А там, в этой тюрьме, есть любимая забава: привязывают тебя за лодыжки к поперечной палке, и бьют хлыстом по подошвам, и засовывают тебе в зад полицейскую дубинку.

Араб вынул из небольшого мешка диктофон и фляжку с водой. Отпил.

— Да, я сам им занялся. Надо было остановить его расследование. Оказалось, проще простого.

— Кто отдает приказы?

— Ты бы все равно не поверил, если бы я тебе ответил, что ничего не знаю. Ладно, не важно. Они, эти люди, подарили мне жизнь, позволили стать уважаемым человеком. А теперь ты расскажешь, а я запишу на пленку все, что известно французской полиции об этом деле. Будешь отвечать на мои вопросы, иначе разрежу тебя на кусочки.

Египтянин вытер рукой рот, глаза у него были безумные. Песчинки летали по комнате, шурша, сползали по стенам. Атеф снова выругался по-арабски, присоединил к батарее торчавшие из крокодилов провода, из «челюстей» с треском посыпались искры. Не сказав ни слова, араб поднес зажим к груди Шарко.

К вою песчаной бури присоединился вопль.

Атеф нажал на кнопку диктофона. Эта сволочь явно развлекалась.

— Давай-ка рассказывай о вырытых телах. Есть возможность идентифицировать трупы?

В глазах полицейского показались слезы.

— Пошел ты… куда подальше! Можешь меня прикончить… Мне наплевать…

Араб взял канистру, в которой заплескалось горючее.

— Я тебя малость подпалю, потом поиграю ножичком, потом выброшу тебя в пустыню — еще живого. За несколько часов тебя так обглодают гиены и грифы, что даже если б тебя нашли, то все равно не опознали бы. Но не найдут. Никогда.