Монреальский синдром

Оглавление

— Он сказал: «Вы — это они», — добавил Шарко. — И слово «они» подтверждает мою догадку: убийца, которого я ищу, действовал не в одиночку. Был «хирург» — это он так чистенько отпиливал верхушки черепов, и был «палач» — тот орудовал топором.

Комиссар подумал еще немножко, потом протянул Люси свою визитку. Люси ему — свою. Шарко сунул ее карточку в карман, допил пиво и встал.

— До того как наконец лягу, надо еще раздобыть какие-нибудь противомоскитные средства: для меня сказать «я не выношу москитов» — значит ничего не сказать, я их ненавижу больше всего, что ненавижу на этом свете.

Люси изучила визитную карточку Шарко, перевернула ее — с обеих сторон было совершенно пусто.

— Но…

— Найдя кого-то однажды, найдешь его всегда. Держите меня в курсе.

Шарко положил на столик числящуюся в счете сумму — ни сантимом больше, протянул Люси руку, но не дал ей в момент рукопожатия занять привычную позицию, а переместил свой большой палец так, чтобы тот оказался на ее пальце. Люси скрипнула зубами.

— Отличная игра, комиссар! Один — ноль.

— Все называют меня «Шарк», а не «комиссар».

— Простите, но…

— Понимаю, у вас не получится. В таком случае… хорошо, пусть будет «комиссар». Пока.

Он улыбался, но Люси уловила во взгляде темных глаз нового знакомого что-то бесконечно грустное. А тот развернулся и двинулся в сторону бульвара Мажента.

— Комиссар Шарк! — крикнула ему вслед молодая женщина.

Шарко остановился:

— Что?

— Там, в Египте… Берегите себя!

Он кивнул, перешел на другую сторону, исчез за дверью Северного вокзала, а у Люси крутилось в голове одно-единственное слово — «одинокий». Все, что осталось от этой встречи.

Одинокий, чудовищно одинокий человек. И раненый. Как она сама.

Люси снова взглянула на белый прямоугольничек, который так и держала в руке, улыбнулась, положила его на стол и написала по диагонали на одной из девственно чистых сторон: «Франк Шарко, он же Шарк». Легонько погладила пальцами буквы этого имени — звучит твердо, резко, франки были германским племенем… Странный человек… Медленно, по слогам проговорила: «Франк Шар-ко…» Шарк по-английски — акула…

Она положила карточку в бумажник и, в свою очередь, встала. Горячее красное солнце опускалось на столицу Франции и готово было вот-вот поджечь город.

До Лилля ехать и ехать: двести пятьдесят километров. Который уже раз работа в полиции загоняет ее так далеко от семьи, от дома…

15

Добраться до больницы удалось только к десяти вечера, и, когда Люси вошла в палату, девочка уже спала. Какими стали привычными вся эта стерильная обстановка, медсестры, бесшумно скользящие по коридору, каталки, нагруженные памперсами и бутылочками, потрескивание ламп дневного света… Да и вид матери, которая, устроившись в большом коричневом кресле с подголовником, орудует джойстиком…

Мари Энебель ничуть не походила не только на чью-то бабушку, но даже и на чью-то маму: обесцвеченные прядки коротко острижены и умело взъерошены, одежда — супермодная. Она была в курсе выпускавшихся для детей игровых приставок — всех этих Wii, PlayStation, Nintendo DS, она лихо оперировала словом «гаджет» и могла часами сидеть за какой-нибудь «Большой академией мозга» или каким-нибудь «Зовом долга», либо развивая свои мыслительные способности с помощью хитрых головоломок, либо стараясь прикончить как можно больше врагов. Опасность заразиться интернет-зависимостью в наши дни не имеет возрастных ограничений.

Дочь не была удостоена даже улыбки, Мари просто встала и взяла в руки свою ярко-красную кожаную сумку.

— Между обедом и ужином Жюльетту опять два раза вырвало. Врач наверняка отругает тебя как следует.

Люси поцеловала спящую дочурку — хрупкую, как иголочка из слоновой кости, — и обернулась к матери. На экране телевизора действие «Зова долга» замерло на паузе: Мари только что укокошила из пневматического ружья трех солдат и явно нервничала.

— Выругает? За что?

— За то, что тайком подкармливаешь ребенка шоколадом и печеньем! Ты считаешь их дураками? Им каждый день попадаются такие родители, как ты, — не желающие их слушать.

— Но малышка же не ест ничего другого! А у меня сердце разрывается, когда вижу, как меняется ее лицо, стоит внести в палату это омерзительное пюре!

— Скажи, ты способна понять, что желудок ребенка не принимает сейчас ни капельки жира? Способна? И вообще — почему тебе всегда только и надо, что нарушать правила?

Мари Энебель завелась. Просидеть целый день взаперти с этим телевизором, с этим ревом вокруг, с этими играми, от которых никакой радости — только раздражают. Нетушки, тут не отдохнешь, в этой больнице, тут тебе не трехзвездочный пансион в Сен-Мало!

— У тебя отпуск, ты вроде могла бы наконец провести хоть немного времени с девочками. Так нет — одну ты отправляешь в лагерь, а в то время, когда другую выворачивает наизнанку, прогуливаешься… То в Бельгию покатишь, то в Париж!

У Люси уже не хватало сил терпеть, слишком ее измотали последние часы и эта самая «прогулка».

— Мама, ты прекрасно знаешь, что в августе у меня будет еще один отпуск и мы с девочками поедем отдохнуть втроем. Это давно задумано, это случится обязательно, и мы в это время будем принадлежать друг другу, больше никому.

Мари двинулась к двери, но на пороге остановилась:

— Мне казалось, у тебя есть жизненные приоритеты — к сожалению, я ошиблась. А теперь мне нужно поспать. Потому что, если я правильно поняла, несколько часов спустя мне предстоит сюда вернуться, да? К счастью, бабуля Мари всегда на подхвате, верно?