|
Оценить:
|
Теплая птица: Постапокалипсис нашего времени
- Предыдущая
- 45/106
- Следующая
45
Я ожидал, что питеры взревут от восторга, но над утоптанным подметками кругом, посреди которого лежал Зубов и стоял его убийца, повисла тишина. Должно быть, всех без исключения поразила та скорость, с которой это существо разделалось с человеком. Человеком не самым слабосильным…
— Умница, Паша.
В голосе Кляйнберга я не расслышал искренности.
— Ну что ж, Ахмат, — подошел он ко мне. — Ты проиграл.
Я, не говоря ни слова, снял с плеча АКМ и бросил его на снег, полагая: то же самое сделают и мои стрелки. Поединок проигран, отряд погиб.
— Ублюдок!
Джон! Мою руку ожгла пуля, а стоявший прямо передо мной Кляйнберг упал на спину; куртку на его груди изрешетила автоматная очередь. Подчиняясь животному инстинкту, я нырнул в сторону, кувыркнулся в сугробе, пополз. Беспорядочная пальба и крики подгоняли меня. Очутившись у приземистых металлических будок, я вскочил на ноги и, не оглядываясь, побежал. В эту секунду меня не заботило ничто на свете, кроме одного, — я хотел жить. Там, за моей согнутой от быстрого бега спиной, погибал мой отряд, люди, доверившие мне свои жизни. Но я не мог думать о них; страх, — дикий, сжигающий душу дотла, гнал меня.
Вот и памятник Ленину. Обрубок бронзовой руки все так же указывает прямо в небо.
Жить!
За моей спиной —то ли рычанье, то ли плач. Что там?
ПАША!
Тупой звериной рысью по моему следу. Я невольно вскрикнул: мой страх догонял меня.
Свернув в подворотню, я побежал вдоль стены, разрисованной и исписанной бывшими. Я не заметил подробностей, лишь одна надпись отпечаталась в мозгу: «Зачем?». Метель швыряла снег в рот и глаза, в завывании ее я, кажется, слышал: «Остановись, умри».
Пространство между стенами все меньше, небо надо головой все выше.
Тупик! Боже, это тупик!
Ощупав стену, я обернулся. Паша приближался медленно, с полным осознанием беспомощности своей жертвы.
Я не мог пошевелить ни рукой ни ногой. Я смотрел на мутанта, точно кролик на удава. Конунг! Неужели, несколько минут назад я был конунгом?
Теперь я просто человек, я просто хочу жить!
— Паша, голубчик, — с трудом разлепляя спекшиеся губы, прошептал я. — Не убивай.
Мутант был уже совсем рядом.
В моей голове —это было всего лишь мгновение —промелькнул сон, увиденный мной когда-то. Вернее, не сам сон, а ощущение, оставшееся после того, как я проснулся.
…Большой дом, кроме меня в нем —ни души. Зима. Приходится по два раза в день топить печь. Темнеет рано. Часто идет снег. Ночью деревянный дом скрипит и кажется, что по половицам на втором этаже кто-то ходит. Одиночество. Ожидание чего-то…
В потемневшем окне я вижу лицо незнакомца. Одиночество разрушено, но это не радует меня. Кто это, какого дьявола ему надо? Как он проник на мой участок?
Я хватаю топор и выскакиваю из дома. Незнакомец убегает, я преследую его. Мы бежим по лесу, кажется, этому лесу не будет конца. Вдруг незнакомец останавливается, поворачивается ко мне. Он смеется. Я собираюсь напасть на него, иначе он нападет первым. Но вдруг осознаю, что я обессилел, а мой противник крепок, как зверь. Ощущение беспомощности нестерпимо, я просыпаюсь и потом весь день не могу избавиться от него…
Паша навис надо мной. Нельзя сказать наверняка, но мне показалось, что на морде его отпечаталась ухмылка. Отвратительный запах —запах смерти —проник вглубь меня. Правую руку жгла дикая боль, я не мог пошевелить ею. Зажмурившись, я закричал и попытался левой рукой оттолкнуть от себя мутанта. Почему так долго? Почему он не сделает со мной то же, что с Зубовым? Зачем тянет? Проклятая тварь, он играет со мной!
Покачивающиеся на веревках освежеванные трупы Машеньки и Самира… Ветер дует… Скрип —скрип…
Так вот кто освежевал их! Значит, такая же участь уготована и мне?
— Конунг.
Распахнув глаза, я увидел лежащего навзничь Пашу, под головой мутанта медленно растекалась багровая лужа. Над ним возвышался игрок с окровавленной заточкой в руках.
— Шрам, — прохрипел я и, кажется, потерял сознание.
7. Шрам
Он нес меня на руках, как ребенка.
Слева тело занемело; справа, от подмышки до бедра, горел огонь. Каждый шаг отзывался ломотой в висках. Но я был жив, энергия заново обретенной жизни возвращалась ко мне.
Я жив!
Я живу!!
Я живой!!!
Все дальше, там, за широкими слепыми зданиями, за сугробами и перевернутыми троллейбусами, оставался мой отряд, — застывшие в смертном оскале маски лиц, неподвижно вопрошающие о чем-то беспощадное небо, либо уткнувшиеся в кровавое снежное месиво, лишенные даже возможности заявить небу свой последний протест. Почти три десятка человек, те, кто был со мной весь этот тяжелый, грязный месяц…
Я не думал о них. Я также не думал о Паше, о Кляйнберге, о проваленной миссии. Я думал о Теплой Птице в моей грудной клетке, о Птице, что чудом осталась жива.
Я видел спокойное лицо моего спасителя, и оно теперь не казалось мне уродливым, как и глубокий, впечатанный в лоб, нос и губы, шрам. Я видел частичку неба, того самого неба, что распростерлось над лежащим навзничь Белкой (часть черепной коробки снесена пулей, перламутрово-серую кашицу уже припорошило снежком). Свинцово-бледное, оно не давило меня.
Кто-то из питеров вполне мог остаться в живых, и, возможно, преследует меня.
Эта мысль лишила душевного равновесия.
Птица, Теплая Птица! Я жаждал сохранить ее, и меньше всего на свете меня беспокоило то, как жалок я сейчас.
— Скорее.
— Не волнуйся, конунг, — отозвался Шрам.
- Предыдущая
- 45/106
- Следующая
