Дай умереть другим

Оглавление

На помощь пришел верный Костечкин, держащийся на заднем плане в своем шерстяном коконе. Заметив борьбу чувств на лице Громова, он предположил:

– Что, эти гады какие-то новые условия выдвинули?

– Да, папа? – быстро спросила Ленка.

Алан тоже открыл рот, но пока ограничился тем, что судорожно зевнул.

Когда промолчавший Громов направился в гостиную, все дружно посторонились, пропуская его вперед, а затем гурьбой последовали за ним. При этом Алан обогнал Костечкина и оттеснил его в хвост процессии. Если бы этих двоих оставили наедине друг с другом на достаточно долгое время, одному из них пришлось бы несладко. Громов даже знал, кому именно. Ему пока не довелось видеть Костечкина в драке, но вряд ли молоденький милиционер орудовал кулаками сноровистее, чем своим мелкокалиберным пистолетом.

6

Какой здравомыслящий мужчина захочет расхаживать в присутствии дамы своего сердца закутанным в одеяло, словно какой-нибудь придурок из психиатрической лечебницы? Только сложенной треугольником подушки на голове не хватает для сходства с очередным Наполеоном. Но и без этой детали ощущаешь себя шутом гороховым и пугалом в одном лице.

Пока Костечкин забирал с лоджии свои влажные трусы, пока натягивал их в соседней комнате и облачался в выданные ему одежки с чужого плеча, он, кажется, пропустил самое главное. Возвратившись в гостиную, лейтенант почувствовал напряжение, сгустившееся здесь, как предгрозовая атмосфера. Ленка без конца перебирала собственные пальцы и делала это с таким остервенением, словно намеревалась вывихнуть их все поочередно. На гладкой физиономии Алана читалось выражение крайнего беспокойства. Его руки перестали удерживаться в скрещенном положении на груди, а беспрестанно искали себе занятие, то теребя штаны, то поправляя майку. Поза, в которой Алан сидел на диване, была какой угодно, только не расслабленной.

– Слыхал, что придумали эти подонки? – обратился он к Костечкину. Молчать ему было невмоготу. Хотелось высказать свое негодование, поделиться тревогой. Алан озабоченно цокнул языком: – Они решили, что одной заложницы им мало. Теперь вот Ленку впридачу затребовали.

– Не совсем так, – негромко произнес Громов. – Бандиты предоставили вам право выбора. Им безразлично, кто присоединится к Анечке: мать или отец.

– Выбор-то очевиден, – отмахнулся Алан. – От мужчины, оставшегося на свободе, пользы неизмеримо больше, чем от напуганной женщины. Но добровольно отпустить жену к бандитам… – Он скорбно покачал головой. – Для меня это как серпом… как ножом по сердцу!

У Костечкина потемнело в глазах, словно он внезапно потерял еще одну порцию крови.

– Интересно, где ты увидел здесь напуганную женщину? – спросил он. – В зеркале?

Алан выпучил глаза:

– Ну ты, остряк! Попридержи язык, пока я тебя за порог не выставил.

– Ты бы лучше свою крутость перед бандитами демонстрировал. Что, слабо?

Громов внимательно посмотрел на вскипевшего Алана, на напружинившегося Костечкина и нахмурился. Ленка оставила свои пальцы в покое и вскинула голову.

– Заткнитесь вы, оба! – прикрикнула она. – О чем тут спорить? Мне идти, это же ясно как божий день.

– Но почему? – возмутился Костечкин. – Олег Николаевич! – Его взгляд, устремленный на Громова, был полон негодования. Мол, как вы можете отмалчиваться, когда у вас на глазах творится такая вопиющая несправедливость?!

Громов неохотно разжал губы:

– В таких вопросах каждый решает сам за себя, Андрюша. Вот они и решили.

– Анечке будет лучше со мной, разве не понятно? – перебила его Ленка. – И мне тоже будет лучше, если я буду находиться рядом с ней. Я не перенесу трех суток неизвестности! Вот пусть мой дорогой муженек остается и дожидается нас дома. У него это лучше получается. – Она прищурилась. – Спит, как сурок, ест за троих. Позавидовать можно.

– Прикажешь мне от голода пухнуть? – оскорбился Алан.

– Ты уже распух, – сообщил ему Костечкин звенящим голосом. – Дальше некуда.

Он и сам не ожидал от себя такой вспыльчивости. Но его до предела переполняла ненависть к этому крупному, сильному мужчине, который готов отправить свою жену в лапы бандитов, не удосужившись даже оторвать зад от дивана. Приступ ярости был настолько внезапным и острым, что от нее перехватывало дыхание, как будто идешь против ветра в сильную стужу.

Дальше все происходило стремительно и очень буднично. Вскочивший на ноги Алан направился к Костечкину. Каждый его шаг отзывался дребезжанием хрустальной посуды в серванте. Приблизившись к Костечкину почти вплотную, Алан схватил его обеими руками за плечи, ударил затылком об стену и прошипел:

– Тебя никто не уполномочивал вмешиваться в чужую семейную жизнь!

Было такое впечатление, словно в рану вцепились раскаленными клещами, а внутри черепа сделалось совершенно пусто – лишь гулкое эхо ударов раскатывалось там, между лобной костью и теменем: бом-мм… бом-мм…

Несмотря на ужасную слабость, охватившую его, Костечкин попытался оказать сопротивление. Его кулаки дважды соприкоснулись с боками противника, но это было все равно, что молотить плотно набитый куль с мукой. Торжествующе осклабившись, Алан рванул Костечкина на себя и вновь припечатал к стенке. И еще раз. И еще.

Теряя последние силы, Костечкин наподдал противнику коленом, однако сам он уже едва держался на ногах, тогда как противник обладал устойчивостью каменного истукана с острова Пасхи.

– Понял, кто здесь хозяин? – спрашивал он. – Понял?

– Папа! – требовательно крикнула Ленка. – Сделай же что-нибудь!