Дай умереть другим

Оглавление

Бах! Трах! Гах-х!

– Сдаюсь! – заверещал Писк, показывая вооруженной гурьбе кавказцев свои растопыренные пятерни. В этот момент он позабыл все известные ему слова, кроме одного-единственного, которое хотелось повторять снова и снова: – Сдаю-усь!.. Сдаю-у-у-усь!..

– Ох и голосок, – подивились грузины. – Ладно, ложись на пол и спускай штаны до колен.

Вскоре нашли Ильича, забившегося под топчан в бильярдной. Он заволок туда два автомата и три противопехотные гранаты, но пустить их в ход так и не сумел, потому что скрюченные пальцы отказались ему повиноваться.

Раньше, когда парализованные ужасом жертвы упорно отказывались передвигаться самостоятельно, Ильич им не верил, страшно злился и пинал их ногами. Теперь он испытал последствия шока на собственной шкуре и тупо удивлялся тому, что не чувствует боли, пока его волокут за ноги сначала по полу, а потом по лестнице. Его голова подпрыгивала на ступенях, как мячик, – скок-скок-скок, – но онемевший затылок не ощущал этих ударов.

Что-то плохое ожидало Ильича впереди, что-то пострашнее смерти, и он уже жалел, что не стал отстреливаться, хотя жалеть о чем-либо было поздно.

– Эх, не крещеный я, обидно, – сказал он, когда его и Писка запихнули в багажник и повезли неведомо куда.

– Зачем с нас штаны сняли, а? – волновался товарищ, делая безуспешные попытки улечься поудобнее. – Драть будут, что ли?

– Если бы. В спущенных штанах не шибко побегаешь, вот какая штука. Допросят и пощелкают на хрен. Будем валяться на свалке с голыми жопами. Ты в бога веруешь?

– Для чего же нас щелкать? Что мы им сделали?

Ильич невесело засмеялся:

– Ты прям как тот украинский хлопец из анекдота: «Пийду-ка я, батько, у лис, москаликов постреляю». – «А як що воны – тэбэ?» – «А мэни за що?»

Писку немедленно захотелось задушить хихикающего Ильича, хотя со связанными руками об этом нечего было мечтать.

В тесном багажнике не очень-то потрепыхаешься. Не перенесешься в прошлое, когда еще только мечталось стать бандитом и все виделось в розовом свете: кабаки, сауны, крутящиеся на пальцах стволы, дорогие тачки. Ну, имелся ствол, и что, сильно он помог? И какой понт от иномарки, в которую уже не сядешь? И что толку от золотых гаек на пальцах?

От невозможности что-либо изменить в своей судьбе Писк протяжно завыл во весь голос. Ильич вжался спиной в дальний угол багажника. Ему показалось, что он заперт в темноте с бешеной собакой.

2

Сосо вдавил подошву в щеку пленника и развернул его к себе лицом:

– Ты кто, падаль?

– Писк.

– Тебя мышка родила, да? Или, может быть, все-таки женщина?

– Женщина.

– Зачем же тогда пищишь, как мышка?

Что тут ответишь? Писку оставалось лишь лежать на сыром песочке и покорно ждать, что с ним сотворят дальше. Уже оставили без штанов, уже превратили губы в кашу, зубы – в дробь, уже лишили последних остатков мужества. Все произошло с ним так быстро, так неотвратимо.

А рядом расстилалась водная гладь, где летом всегда шумно, многолюдно. Ходишь по пляжу, подсолнухи поплевывая, и выбираешь телок пофигуристее: «Ты, ты и ты»… – «А можно и я тоже?»… – «Ладно, и ты. Пошли вы все на хрен, га-га-га».

Солнце шпарит, как оглашенное, молодые девахи лифоны поснимали, мужики опасливо воротят морды в сторону. Весело, вольготно. Теперь осень, теперь все по-другому. Ветви деревьев над головой голые, ветер гонит по пляжу обрывки газет, листья, мусор. А вокруг кавказцы, по-вороньи гыркают, зябко ежатся, стволы из руки в руку перекладывают. Кончилось лето. Все кончилось.

– Где Каток? – спросил Сосо, усиливая нажим подошвы. – Скажешь – отпустим.

Писк знал, что грузин врет, и тот понимал, что Писк знает, а все равно почему-то верилось в хорошее. Прямо до слез.

– Не знаю я, – жалобно сказал Писк. – Свалил Каток. Забрал заложниц и свалил.

Кожаный ремешок мешал клятвенно сложить руки на груди, а так хотелось! Только бы поверили, только бы отпустили! Ведь бывают же на свете чудеса, а? Однажды катковцы двух близняшек подушками придушили и пиками потыкали, а одна из них, как потом узнали, все-таки выжила, хоть и рехнулась совсем.

Значит, все-таки есть бог, значит, есть надежда на спасение! Помоги же Писку, рабу своему грешному, господи!.. Спаси и помилуй!

Нет, ничего не слышит боженька, ничего не видит. Неинтересно наблюдать ему, как бандиты друг с дружкой счеты сводят.

Сосо забросил в рот жвачку, лениво подвигал челюстями.

– Говоришь, Светланы Кораблевой знать не знаешь и в глаза никогда не видел?

– Фамилия той бабы, которую мы у себя держали, Громова, – заговорил Писк, стараясь быть максимально убедительным.

Но засохшая кровавая короста залепила ему ноздри, и теперь он отчаянно гундосил, что раздражало Сосо все сильнее и сильнее.

– Все это я уже слышал, – сказал он, ударяя пленника каблуком в подбородок. – И про героического деда Громовой слышал, который вам полтора лимона отвалить пообещал. Скажи мне лучше, как с ним связаться? Телефонный номер назови.

– С ним только Леха Каток напрямую общался! – прокричал издали Колян по кличке Ильич. Тоже без штанов и фактически без лица, но жаждущий выжить ничуть не меньше, чем Писк.

– Его кто-нибудь о чем-нибудь спрашивал? – вспылил Сосо. – Нет? Так пусть заглохнет. Чтобы я его больше не слышал, пидора картавого!.. Гоги!

Распластанный на песке Писк увидел, как от кучки соплеменников отделился кряжистый грузин с небритой физиономией, сел за руль белоснежного джипа и завел двигатель. Автомобиль медленно развернулся, нацеливая выхлопную трубу на Ильича. Он закричал на одной протяжной ноте, перевернулся на живот и вдруг пополз, неистово извиваясь всем телом.