Третий выстрел

• Предыдущая
• 46/95
• Следующая

А потом увидел его.

Когда я входил в студию, где уже начиналось шоу, я у самой двери столкнулся с забавным человечком в темном костюме, с палочкой от конфеты во рту и с оттопыренной щекой. Двое не могут миновать друг друга, если один входит, а другой выходит в ту же дверь. Мы оказались друг напротив друга, он справа, а я слева. Цвет рубашки и жилет с рельефными, совершенно живыми цветами, как вспышкой, высветились в мозгу. Глаза его были так близко от меня, что я мог видеть зрачки, в которых непрерывно менялся и переливался цвет. Это было, как заглянуть в колодец, где в глубине, вместе с отраженной луной, видишь не гладкое водное зеркало, а мерцающий водоворот. Только теперь я понял, почему этот потешный пухлолицый человечек вызвал у меня такое странное чувство. Тогда я спешил, мною владело проклятое стремление скорее увидеть то, что хотел увидеть, услышать то, что хотел услышать, и понять то, что хотел понять. Во всем, что происходит, есть свой смысл. Можно притворяться, что это не так, суетиться, спать, думать, что живешь, прятать голову под одеяло… пока не придет некто или нечто и не ткнет тебя носом в полную тщетность всего.

Я даже не вставил кассету в телевизор. И так все было ясно. Пока я плелся в гостиную, чтобы налить себе чего-нибудь покрепче, я думал о Вальтере Чели, о Вики Мерлино и о себе. Мы трое оказались объединены волей случая, а может, неуемным любопытством узнать, каков на вкус этот чупа-чупс. Может, не случайно именно мне удалось обнаружить Вальтера Чели. Вот он, смысл, который должен был открыться мне, хотя я и не знал, где его найду. У меня не было никакого желания его искать, но было много, слишком много времени.

Будут другие ночи и другие дни, и те, кто придет ко мне, наверняка спросят, что же случилось, что стало с человеком, который мог шутить даже перед самим дьяволом. И бесполезно будет ставить им эту кассету. Я уверен, что они не увидят человечка в темном костюме, с конфетой за щекой. Его увижу только я.

И получается, что ответ на все их вопросы будет один.

Вот тут мне стало страшно.

(пер. О. Егоровой.)

Сандроне Дацьери
Последняя реприза

1

Меня обвели вокруг пальца. От сегодняшнего выступления мне стало тошно еще до поднятия занавеса, потом стало еще хуже.

Первым на сцену вышел шестидесятилетний комик, который уже сорок лет выдает одни и те же репризы о свекрови и парочке в свадебном путешествии. Он велит называть себя Джоррриго, с раскатистым «р», а физиономия у него такая испитая, что я каждый раз сомневаюсь, доживет ли он до конца спектакля. Публики мало, половина от той, что бывает обычно по вечерам в «Розовом крокодиле». Да и эти немногие выглядят так, будто ошиблись дверью.

Джоррриго закончил номер и ушел со сцены. Раздались аплодисменты, настолько жидкие, что я услышал, как чавкает жвачкой гардеробщица. Потом появился Пиккио, изображающий пьяного фокусника; этот номер удавался еще молодому Джино Брамьери. Публика не реагирует. Пиккио пробует разогреть атмосферу, ввинчивая несколько фривольных словечек. Возникает легкий шумок, но ненадолго. Оживление наступает, когда Пиккио делает вид, что вытаскивает кролика из кармана брюк. О господи!

Мимо меня прошел Мауро, мой бармен:

– Ну и вечерок!

Я мрачно взглянул на него.

– То ли еще будет! – заключил он, удаляясь.

Я понял, что он имел в виду, когда появился следующий комик. Он был в костюме повара. Вот этого мне не надо было показывать.

Меня покоробило, но публика начала подавать признаки жизни: когда повар поплевал на тарелку, раздались смешки, еще посмеивались, когда он, в наказание надоедливому клиенту, стал возить по полу бифштексом.

Потом этот тип и вовсе разошелся: начал кидаться в публику мукой и дразнить какую-то женщину в шубке. Прежде чем встать и направиться к выходу, она отпустила ему смачное ругательство. Опытный комик не растерялся бы и ответил какой-нибудь хлесткой репликой, а этот смутился и потерял ритм. Номер сбился, и зрители снова скисли.

Он закончил номер, опрокинув себе на голову спагетти. Последовал хохот средней интенсивности. На что он заявил:

– Советую вам оплатить счет, иначе я приду к вам домой и написаю в холодильник.

Аплодисменты. Повар удалился, явно поставив себе, вместе с «Пиппо и Будино», пять очков в списке звезд вечера. Я не стал смотреть дальше, поднялся со скамьи и вышел в артистическую.

Господи боже ты мой, артистическая уборная! Кабаре было мне в новинку, и я велел оборудовать комнату рядом с туалетами и разделить ее занавеской. Когда я вошел, Джоррриго стоял, склонившись над единственной в комнате раковиной.

– Если хочешь блевать, выйди вон, – бросил я ему.

Он обернулся. Без грима его лицо было желтым, как лимон.

– Шеф, тебе понравилось? – спросил он с виноватым видом.

Я вовремя остановил его: раковина осталась чистой.

– Конечно, – промямлил я.

Повар стаскивал запачканный мукой костюм. Я подошел и ни с того ни с сего пожал ему руку:

– Поздравляю.

– Спасибо. Хочешь автограф?

– В другой раз.

Из глубины комнаты раздался голос Анны, на сцене Стрекозы:

– Полегче, это он нам платит.

Стрекоза была певица, но на сцену прорывалась редко: у нее болело горло. Она ждала своего выхода, потягивая из большой чашки красное вино, как будто это кока-кола. Можно подумать, никто не чувствовал запаха, а главное, хоть кому-нибудь было до этого дело. Я ее мало знал. Когда-то она была хорошенькая и даже работала на телевидении, а теперь вполне сойдет за дублершу какого-нибудь тенора. Непонятно, она пьет, потому что у нее подорвано здоровье, или здоровье подорвано, потому что пьет. Однако в больших программах ей удается сорвать аплодисменты.

• Предыдущая
• 46/95
• Следующая