Третий выстрел

Оглавление

Единственная загвоздка заключалась во мне: я страдал как собака.

При новой структуре номера публика начала меньше смеяться над моими репризами. Взрывы смеха стали короче, аплодисменты все реже заставляли меня замолкать. Спектакли шли с небывалым успехом, но в них сместился центр зрительского внимания. Лука-Официант сделался защитником обиженного клиента, которого мы вытаскивали из зрительного зала. Люди вставали на его сторону. Они хотели услышать такие реплики, которые поставили бы Повара на место, и только после этого разражались хохотом. Лука наслаждался этим вовсю. Поначалу он только служил мне опорой, но его роль была тоньше, она включала слишком серьезные пассажи, чтобы довести публику до неистовства. Теперь же хватало одной его гримасы, чтобы украсть аплодисменты, предназначавшиеся мне. Его интермедии с клиентом стали гвоздем спектакля.

А меня мучило чувство раздвоенности. С одной стороны, я получил успех, которого так жаждал, с другой – я отчаянно завидовал Луке. Это сразу сказалось на нашей работе: мы начали ссориться. Ссоры вспыхивали на репетициях, перед выходом на сцену, после спектакля. Во время спектакля я норовил сбить его с реплики, орал, стараясь его заглушить.

Я мечтал выступать самостоятельно, но не был к этому готов, меня пугала сама мысль о том, что будет со мной без нашего спектакля. Я тайком разрабатывал сольные номера, но ни один из них не шел ни в какое сравнение с парочкой Повар–Официант. Я это понимал и в спокойные минуты повторял себе: Подожди, Сэмми, не спеши. Будь молодцом, Сэмми.

Ничего у меня не получалось. Хотя было бы неправдой сказать, что я начал пить из-за этого. Я всегда порядочно пил. Завсегдатаи баров делятся на две категории: сильно пьющие и совсем непьющие. Середины не существует. Я относился к категории сильно пьющих интеллигентов. Пил после спектаклей, после репетиций, после читок в студии. А потом стал выпивать и перед спектаклями.

Не раз выходил я на сцену пьяным. Публика ничего не замечала: ведь Повар тупица, и если у него не выговаривается слово или он сбивается с мысли, то это вполне соответствует образу. Чтобы покрыть мои промахи, Луке приходилось порой выделывать в репликах настоящие сальто-мортале. Он подавал мне знак начинать, безрезультатно ожидая ответа, потом поворачивался к залу и тоном английского лорда, который стал мне ненавистен, просил помощи у партера. Снова обернувшись ко мне, он откровенно подсказывал реплику. Публика веселилась.

Отношения с Катериной тоже начали мне досаждать. В худшие моменты я обвинял ее в том, что она заодно с Лукой, что у них сговор против меня. Она терпела, сколько могла, потом собирала вещи и уходила домой. Все чаще я спал в одиночестве. Все чаще я начал отказываться от выступлений и срывать даты спектаклей исключительно из удовольствия насолить Луке. Это была тактика самоубийцы, и я это понимал, но ничего не мог с собой поделать.

После целой недели особенно тяжких выходок Марчелло пригласил меня пообедать. Хороший агент должен обладать ангельским терпением, поэтому он выслушал все мои жалобы и претензии, а потом бросил бомбу:

– Мне поступило предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

Нас приглашали на первый канал RAI TV.

– Сейчас «Кабаре» слегка забуксовало, и они боятся, что их обойдут конкуренты. Они хотят сделать ежедневную передачу, посвященную кухне. Вести передачу будет (он назвал имя), а вы должны обеспечивать комические заставки при появлении разных гостей. По предварительным подсчетам, аудитория составит около пяти миллионов, а может, и больше. Контракт подписывается на один-два месяца с последующим возобновлением. Само собой, ненормативной лексики быть не должно, но думаю, для вас это не составит труда.

Он назвал сумму: она была огромна. Да будь эта сумма хоть в две лиры, ничего бы не поменялось. Меня увидит такое море людей, и для каждого я стану привычным, как член семьи.

– Я – за, – сказал я, – но схема должна быть старой, без клиента.

Марчелло согласился: заставки должны быть очень быстрыми, их нельзя утяжелять тремя персонажами. Переговоры с Лукой он взял на себя, но у меня создалось впечатление, что решение он уже принял. Осталась пустая формальность: проба. Дирекция канала запросила показ номера в рамках экранного времени. Я согласился с легким сердцем: ведь весь мир был в моих руках. Но я ошибался.

6

Я говорил уже больше часа. Лиза одолела шесть рыбных деликатесов и приступила к тортику, похожему на торт Бабушки Гусыни в миниатюре.

– И как прошла проба?

Я перевел дыхание. Прошло уже семь лет, а в груди все еще жгло.

– Плохо. Я дал себе слово не пить, однако в гримерке приложился к бутылке. Мне казалось, что все пройдет без следа, но, выйдя на сцену, я уже не стоял на ногах. Все было как в тумане…

– Кошмар!

– Я попытался взять себя в руки, но практически ничего не соображал. В голове было пусто. Я хихикал, упал на четвереньки. Жалкая сцена.

Лиза взяла меня за руку:

– Бедный…

– Если разобраться, поделом мне. – Я переплел свои пальцы с ее пальцами. – Режиссер поднялся на сцену, чтобы меня вывести. Я сопротивлялся, а когда он взял меня за руку, ударил его по лицу. В руке у меня была бутылка с маслом, и я сломал ему нос. Последнее великое шоу Сэмми-комика.

– Но не последнее шоу Луки.

– Не последнее. Дальше идет хроника. Лука подписал контракт с RAI и не без успеха вел программу в одиночку. Так он и плыл с попутным ветром, пока я перебивался кое-как по провинциальным театрам. Сплетни распространяются быстро, и история о том, как я сломал нос режиссеру, не осталась в тайне. Вскоре никто не желал иметь со мной дела. Мне осталось сидеть дома, смотреть Луку по телевизору и ненавидеть себя. И Катерину. После той истории на телевидении она ушла к Луке. Не знаю, началось у них это раньше или нет. И знать не хочу.