Из золотых полей

Оглавление

— Ты в десять раз храбрее любого генерала.

Когда Чесс расстелила на животе Гасси желтую от горчицы ткань, лицо девочки исказилось. У Чесс перехватило дыхание. «Господи, избавь ее от боли, ведь она уже столько страдала».

Некоторое время в комнате стояла тишина, слышалось только тяжелое, затрудненное дыхание Гасси. Потом глаза ее вдруг расширились, и она жалобно застонала. Ее левая ножка начала дергаться, сначала слабо, потом все сильнее и сильнее.

— Судорога, — определил Солдат. — Начинайте растирать.

Вскоре вслед за левой ногой задергалась и правая, и ему пришлось оставить капельное вливание воды по полотенцу и тоже заняться разминанием сведенных судорогой мышц девочки. Ножка Гасси казалась очень маленькой в его огромных ручищах. Пальцы у Солдата были шишковатые, покрытые старыми рубцами, кожа на ладонях вся в мозолях от многих лет тяжкого труда, но эти громадные загрубелые руки массировали сведенные судорогой мышцы Гасси так уверенно и вместе с тем так нежно, что Чесс подумала: наверное, именно таким бывает прикосновение ангела. Она старалась делать все так же, как и он.

Стоны Гасси походили на мяуканье крошечного котенка. Через несколько часов они прекратились.

«Она умерла!» — раздалось в душе Чесс. Ножка Гасси была неподвижной и холодной, но Чесс продолжала растирать ее, страстно желая возвратить в нее тепло и жизнь.

Бобби Фред положил свою тяжелую руку ей на плечо.

— Остановитесь, — сказал он.

— Нет, нет! Ни за что.

Солдат сжал твердыми пальцами оба запястья Чесс и с силой отвел ее руки в сторону.

— В этом уже нет нужды. Гасси заснула. Самое худшее позади. Где тут одеяло? Надо ее укрыть.

Сначала Чесс не поверила ему. Она вырвала руки, потрогала холодное личико Гасси, ее ледяные руки и ноги. Потом увидела, что грудь девочки поднимается и опускается в такт медленному, ровному дыханию.

Чесс обернулась в Солдату.

— О, Бобби Фред, — прошептала она.

Она обхватила руками его талию, прижалась лицом к его груди, и в слезах и судорожных всхлипах излила свое облегчение и безмерную тяжесть долгих часов, наполненных страхом. Пока она рыдала, Бобби Фред крепко обнимал ее. Выплакавшись, она подняла голову и посмотрела на Солдата промытыми потоком слез, сияющими глазами.

— Спасибо вам, старый друг.

Бобби Фред улыбнулся. Вид у него был усталый, но торжествующий.

— Укройте малышку, и подите умойтесь. Начинайте капать воду на полотенце, а я пойду поищу себе виски.

* * *

Нэйт вернулся домой, перегруженный сведениями о технических чудесах, которые он наблюдал на строительстве дома Вандербильта. Услышав, что случилось в его отсутствие, он был потрясен.

— Я больше никогда не оставлю Гасси, даже на час, — сказал он убежденно.

Увидев, какой слабой стала его дочь, Нэйт был поражен.

Чесс засмеялась.

— Ты забыл, что представляет из себя Гасси, когда она здорова. Она способна вконец измотать тебя за полдня.

Теперь Чесс могла смеяться. Состояние Гасси улучшалось чуть ли не с каждым часом.

Однако она все еще была очень слаба. Она часто и помногу спала, и могла есть только мягкие пудинги и пить молочные напитки, которые для нее готовила Чесс. Ей хотелось, чтобы ей читали вслух вместо того, чтобы читать самой, а визиты подруг и родственников были для нее явно утомительны. Слабость словно вернула ее в более ранний возраст. Теперь ей больше всего нравилось заново слушать рассказы Чесс, которые она обожала, когда была маленькой. Это были рассказы о Хэрфилдсе. Гасси требовала их снова и снова.

— Мама, расскажи, как ты жила, когда была маленькая.

Чесс уселась на стульчик, поставленный у постели Гасси.

— Когда я была маленькая, — начала она. Гасси удобно улеглась в своем гнездышке из подушек и испустила блаженный вздох. — …Я жила в большом белом доме на берегу широкой красивой реки. У меня были качели, а над ними цвела глициния…

— Совсем как у меня, — сказала Гасси.

— Совсем как у тебя. И я качалась на этих качелях часами в тени большого-большого дерева. А потом шла на лужайку перед домом и устраивала чаепитие для своих кукол.

— Кукол? Фу!

Гасси явно осталась сама собой, хоть и ослабела.

Чесс улыбнулась.

— Я раскладывала на столике маленькие сандвичи и пирожные. Птички слетали вниз и клевали их, а я делала вид, что их ели мои куклы.

— Ты была очень глупенькая.

— Да, я была очень глупенькая. И очень счастливая. Я часто подымалась на второй этаж в большую залу и, раскинув руки, кружилась на сверкающем, натертом воском полу, скользя и смеясь. А потом, если меня никто не видел, съезжала вниз по перилам лестницы.

— Расскажи мне про эту лестницу.

— Ее называли «летящей лестницей», потому что она была прикреплена к круглой стене только с одной стороны, а вторая, та, где были перила, как бы парила в воздухе, уходя вверх широкой дугой, и если смотреть на нее снизу, начинала кружиться голова. А высоко-высоко, на самом верху, в крыше, было большое овальное окно, похожее формой на яйцо. Стекла в нем были граненые, и, проходя сквозь них, солнечные лучи играли всеми цветами радуги.

Голос у Гасси сделался сонным.

— Оно было такое же, как наш витраж с цветами?

— Нет, родная, не такое. На его стеклах не было изображений цветов. А какой цветок на нашем витраже тебе нравится больше всего?

На этот вопрос Гасси всегда отвечала: «Ирис», и тогда Чесс говорила ей, что у древних греков Ирис была богиней радуги. Но сегодня Гасси не ответила. Она спала.

Чесс отвела с ее бледного лба прядь густых прямых волос и поцеловала лежащую на одеяле теплую ручку. Она еще долго сидела, глядя на величайшее сокровище, которое ей дала жизнь — свою маленькую дочь. Потом, стараясь ступать как можно тише, вышла из комнаты. На дворе моросил дождь, и легкий ветерок шевелил кружевные занавески на окнах. Все было объято покоем.