Последний день Славена. След Сокола. Книга вторая.

Оглавление

Жалтонес внезапно заговорил на непонятном обоим сотникам языке. Скорее не заговорил, а зашипел с каким-то странным потрескиванием или, скорее, прицокиванием. Всего несколько фраз, которые заставили и Бобрыню и Зарубу одновременно вздрогнуть, почувствовав холодок, пробежавший по коже. А уж десятник вообще затрепетал в их руках, как бабочка.

– Бросьте его туда… – прерывая непонятную речь, «пень с бородой», или «князь змей», как назвал его Телепень, сказал по человечески, и показал властным, почти королевским жестом на угол, заваленный кучей прелой соломы.

Сотники с удовольствием согласились избавиться от ноши, и толкнули Парвана в этот угол. Но едва Парван устроился в углу, прижавшись к холодным стенам спиной и руками, как испустил жуткий тонкий крик. Закричать ему, признаться, было от чего, сотники поняли это сразу. Даже неверный и слабый мерцающий свет, идущий от печи, позволил им увидеть, как из соломы выползают и обвивают стрелецкого десятника три большие змеи. Это были не привычные взгляду гадюки славянских лесов, пусть и ядовитые, но укусы которых не смертельны, и с которыми славяне обучены бороться и лечиться от их укусов. Это были какие-то крупные неведомые змеи, и широкими плоскими головами на жёлтом упругом туловище. И плоские головы эти, поднявшись до уровня лица жертвы, дополнительно раздулись в ширину, став ещё более плоскими, и замерли перед пленником. Замерла и жертва, не имея воли и сил к сопротивлению.

Почувствовав за спиной какое-то движение, Бобрыня резко обернулся, и увидел, что жалтонес вообще на Парвана не смотрит, и даже отошёл на два шага к печи, чтобы заглянуть в лицо Гостомыслу. Но для этого ему потребовалось даже на лавку встать. И этот взгляд заставил Рунальда сомнительно и сердито мотнуть бородой, как другой бы махнул рукой.

– Что скажешь? – сурово спросил Бобрыня, помня, как в первый раз жалтонес на вопрос о здоровье княжича ничего не ответил, и сейчас твёрдо намереваясь ответа добиться. Должно быть, лив по тону вопроса понял, что ответить ему следует.

– Мои змеи не узнали яд. Даже сам Парим, самый умный и мудрый из них, знающий почти всё, не узнал, – сказал Рунальд. – Как я могу лечить, если не знаю, от чего лечить. Если только этот стрелец скажет.

Так Рунальд и на вопрос сотника ответил, и попутно объяснил своё желание познакомиться с Парваном поближе.

Парван между тем замер, как окаменел, подняв перед собой руки, защищая лицо, но не смея шевелить ими. И три змеи, поднявшись в боевые позы, смотрели пленнику прямо в лицо, и легонько раскачивались из стороны в сторону, словно готовились к стремительному и смертельному поражающему броску.

Сдвинув брови, Бобрыня шагнул к десятнику, впрочем, не настолько близко, чтобы змеи, одна из которых слегка повернула голову в сторону сотника, могли достать и его.

– Слышал, подлый убийца, что спрашивает Рунальд? – голос прозвучал так, словно Бобрыня готов был после слов выхватить меч, и не дать змеям позабавиться с человеком.

– Слы-ы-ышал… – даже едва различимый дрожащий шёпот никак не сочетался с немигающим и неподвижным взглядом Парвана, который был устремлён на ближайшую к его лицу змею, тоже слегка подрагивающую головой, нервно, с угрозой.

И вторая змея смотрела на десятника точно так же. И третья змея тоже.

– Говори…

– Подожди, – остановил допрос жалтонес. – Сначала мои змеи объяснят ему, как надо говорить, потом Парим скажет мне. Подожди немного, не мешай. Время подойдёт, я сам спрошу.

Со стороны посмотреть, змеи и стрелецкий десятник в самом деле «молча разговаривали». Они смотрели друг на друга, и Парван иногда согласно кивал, хотя и не произносил слов. Но «беседа», похоже, протекала всерьёз. Сотники замерли точно так же, как десятник, не решаясь помешать этому неслышному им разговору.

– Да-да. И это, Парим, тоже спроси, – словно бы мимоходом давая подсказку, сказал жалтонес. – Обязательно спроси.

Он, в отличие от Бобрыни и Зарубы, кажется, немой ледяной разговор слышал и прекрасно понимал, и даже выделял его из шипения других змей, спрятавшихся в тёмноте, а, может быть, и их подсказки тоже слушал и принимал к действию.

Сам жалтонес отошёл в другой угол, где у него из грубых, неструганных досок было сооружено что-то вроде стола, похожего на неглубокое корыто, рассматривал в полумраке и нюхал содержимое многочисленных глиняных плошек, которые он без конца переставлял с одного места на другое. Запах, резкий и неприятно-щемящий, из этого угла доносился во все другие, и даже вытеснял из избушки обычный для таких лачуг запах печного дыма. Но создавалось впечатление, что плошки Рунальд переставляет не просто так, а подчиняясь тому, что он слышал из «разговора» змей с Парваном. По крайней мере, так показалось сотникам, которые переглянулись, взглядом подсказывая один другому необычность явления, хотя и тот и другой в душе подозревали, что жалтонес действует и делает что-то не по необходимости, а специально для них. Думалось даже, что Рунальд и пригласил их специально для того, чтобы показать своё таинственное умение. Но развеять свои сомнения и прийти к тому или иному выводу сотники не могли. Они даже мнениями обменяться не решались, чтобы не помешать змеиному допросу.

Одна из змей, та, что ближе других приблизила голову к лицу стрелецкого десятника, прерывисто, с пощёлкиванием зашипела. Руки жалтонеса, словно получив сигнал, заработали быстрее, он без сомнения, словно давно знал, что ему предстоит сделать, выбрал несколько плошек, сдвинул их в круг, и зашептал на непонятном языке одному ему ведомые слова-заклинания, а потом, несколько раз повторив, быстро начертил в воздухе двумя пальцами тоже одному ему ведомые знаки. И зловещий шёпот лива был во многом сродни змеиному шипению. Бобрыня всегда свободно общался с ливами, понимая их без проблем, и его при этом понимали точно так же, хотя некоторые слова в языках имели разное значение даже при одинаковом звучании, и теперь сотник готов был слово сковать, что жалтонес разговаривает на каком угодно, только не на своём родном языке. Заруба же вообще отличался письменной грамотностью, и знал множество языков разных народов Европы. Не случайно он сам выехал в качестве герольда и толмача к графу Оливье, когда тот пожелал переговорить с Бравлином. Не зря князь, переписываясь со многими сторонами, всегда держал сотника при себе, пользуясь его возможностями толмача. Но сейчас и сам Заруба не смог уловить ни одного знакомого слова.