Тайны Звенящих холмов

Оглавление

– А кто такие эти гномы и эльфы? – осторожно спросил Швиба.

– Эльфы – это что-то вроде лешаков, только хуже, – ответил ему Искусеви, который неотрывно глядел на Вишену, подпирая сонную голову кулаком.

– Так вот, не успел я произнести заклинания, как воздух над троном задрожал, и из зелёного дыма возникла она, Мать Матерей. Вся в золоте, с прекрасным лицом, но седыми, как серебро, волосами. А во рту у неё были клыки, как у волка, а вместо языка змеиное жало. Она опустилась на трон, а хвост свой, как у русалки, сложила вокруг шеи одного из гномов, чтобы к нему не липли алмазы и рубины. Говорила она, словно пела заклинания разные, а я, кудесник и старик слушали. Потом она начала творить разные чудеса – камни прожигать, мертвецов оживлять, превращать троллей в пауков, летучих мышей и обратно. А гномы ей прислуживали. Потом накрыли пиршественные столы с разными чудесными яствами и винами. Ешь-ешь, пьёшь-пьёшь, а их всё не убавляется. А Мать Матерей ела суп из медвежьих глаз и пила мёртвую воду…

– А потом? – опять спросил Швиба, видя, что варяг принялся за остатки жареной куропатки и ржаные лепешки.

– Потом мы ушли, – прочавкал Вишена, делая знаки Авде, чтобы тот наполнил ковш.

Бурундеи начали обсуждать рассказ варяга, находя его похожим на песни предславльских волхов, потом сошлись на том, что Мать Матерей уйдёт из Урочища Стуга и будет неприкаянно бродить по земле, наказанная Перуном за гордость и непослушание, а это может принести вред озимым посевам и скотине, которая может не дать приплода раньше следующих Скирдниц.

Затем бурундеи принялись доедать уже простывший дежень из подпорченного жучком толокна и прокисшего мёда.

Утро наступило в Урочище как-то сразу, словно вывернули наизнанку медвежий зипун.

Всё стало вдруг серым, отчётливым, очерченным резкими тенями.

Закаркала одинокая ворона, и несколько солнечных лучей ударили по безлистным веткам деревьев.

Туман рассеялся.

Глава 12. Крепость

Рог трубил не переставая.

Молодой дружинник, посиневший от натуги, стоял под стягом, где на багряном поле был изображён беркут с головой оскаленного медведя, и выливал в прозрачный утренний воздух вибрирующие, протяжные звуки.

Рядом, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, застыл Стовов. Он смотрел немигающими глазами, в которых отражались солнечные блики, отскакивающие от серебряной поверхности рога, на величественную, торжественную даль, открывающуюся с вершины холма.

Прямо перед ним через каменные пороги Моста Русалок Стоход выносил свои пенные струи в степенную Вожну, смешиваясь с ней завихрениями более чистых потоков и постепенно исчезая в илистой желтоватой воде.

За противоположным берегом Вожны, крутым, обрывистым, начинался чащобный лес, уходящий к горизонту неровными полосами и пятнами зелёных лиственных хвойных оттенков. По этим волнам, образованным кронами деревьев, ползли тени облаков, отчего равнина казалась живой, дышащей.

Правее, где во многих днях пути лежал Полтеск, небо было разделено тёмной полосой, сверх которой оно ярко синело, а снизу было словно затянуто серым полотном; там шёл ливень.

За спиной Стовова падали стволы сосен, прямых как копья, тюкали, звенели топоры, клацали кирки, вгрызаясь в каменистую почву холма, с грохотом валились камни капища, посвящённого забытым богам. Покрикивали дружинники, подгоняя лошадей, впряжённых в верёвки, тянущие за собой очищенные от ветвей стволы.

Разом, надсаживаясь, кричали рабы, поднимающие заточенные брёвна, подкатывая под них древние глыбы. Стовов ставил город.

– Хорош будет детинец, а место, какое место! Теперь стребляне у меня вот тут! – Князь поднял перед собой ладонь, а другой ударил сверху, будто прихлопывал комара. – Стоход мой… И Вожна…

– Князь, бурундейский купец желает заплатить виру соболями, – сказал подошедший к князю Ацур. – Очень ему нужно в Онегу.

– Бери соболями, – ухмыльнулся в бороду Стовов и окинул взглядом Вожну, на середине которой покачивалась одна из его боевых ладей, закреплённая за оба берега массивной железной цепью на поплавках из брёвен.

Несколько дружинников лениво постреливали с ладьи в сторону десятка лодок и двух тяжелогруженых ладей, прижавшихся к берегу ниже по течению.

Стрелы, обмотанные горящей паклей, капающие на лету смесью смолы и медвежьего жира, то и дело вызывали пожар то в сухих зарослях камыша, то на одной из ладей.

Там суетились, кидали на огонь мокрые шкуры, обречённо располагались на продолжительную стоянку. На всю реку разносились хриплые проклятия и угрозы.

– Чада дымного там не видать? – кинул Стовов в спину сбегающего вниз Ацура.

– Нет. Как только дозор их заметит, по уговору запалит хвою с перерывами. Тогда навстречу княжичу пойдёт Сугун с десятком и доведёт через камыш, – ответил Ацур и, позвякивая кольчугой, двинулся дальше, маша рукой группе людей под холмом, у выволоченных на берег лодок.

Эти несколько человек в просторных льняных одеяниях и высоких собольих шапках, украшенных узкими перьями сойки, начали молчаливо взбираться вверх в сопровождении двух дружинников Стовова.

– Челобитчики, – с оттенком злорадства сказал молодой дружинник, переводя дыхание после очередной волны звуков, посланных им из серебряного рога вдаль над Вожной. – Дары тащат.

– Ты давай, Мышец, дуй в дуду, чтоб весь Лес знал – князь Каменной Ладоги утвердился в устье Стохода! – недовольно покосился на него Стовов, краем глаза отмечая, что челобитчики волокут за собой ворох мехов размерами с хорошего медведя.