Стихотворения (1927)

Оглавление

Поля —
            на мильоны хлебных тонн —
как будто
               их гладят рубанки,
а в хлебной охре
                           серебряный Дон
блестит
             позументом кубанки.
Ревем паровозом до хрипоты,
и вот
        началось кавказское —
то головы сахара высят хребты,
то в солнце —
                       пожарной каскою.
Лечу
        ущельями, свист приглушив.
Снегов и папах седи́ны.
Сжимая кинжалы, стоят ингуши,
следят
           из седла
                         осетины.
Верх
        гор —
                  лед,
низ
      жар
            пьет,
и солнце льет йод.
Тифлисцев
                  узнаешь и метров за́ сто:
гуляют часами жаркими,
в моднейших шляпах,
                                   в ботинках носастых,
этакими парижа́ками.
По-своему
                 всякий
                            зубрит азы,
аж цифры по-своему снятся им.
У каждого третьего —
                                   свой язык
и собственная нация.

Однажды,
                забросив в гостиницу хлам,
забыл,
           где я ночую.
Я
   адрес
            по-русски
                            спросил у хохла,
хохол отвечал:
                        — Нэ чую.—
Когда ж переходят
                             к научной теме,
им
     рамки русского
                             у́зки;
с Тифлисской
                       Казанская академия
переписывается по-французски.
И я
     Париж люблю сверх мер
(красивы бульвары ночью!)
Ну, мало ли что —
                               Бодлер,
                                           Малармэ
и эдакое прочее!
Но нам ли,
                 шагавшим в огне и воде
годами
            борьбой прожженными,
растить
            на смену себе
                                   бульвардье
французистыми пижонами!
Используй,
                 кто был безъязык и гол,
свободу советской власти.
Ищите свой корень
                               и свой глагол,
во тьму филологии влазьте.
Смотрите на жизнь
                               без очков и шор,
глазами жадными цапайте
все то,
           что у вашей земли хорошо
и что хорошо на Западе.
Но нету места
                       злобы мазку,
не мажьте красные души!
Товарищи юноши,
                            взгляд — на Москву,
на русский вострите уши!
Да будь я
                и негром преклонных годов,
и то
       без унынья и лени
я русский бы выучил
                                  только за то,
что им
           разговаривал Ленин.
Когда
         Октябрь орудийных бурь
по улицам
                 кровью ли́лся,
я знаю,
           в Москве решали судьбу
и Киевов
              и Тифлисов.
Москва
            для нас
                        не державный аркан,
ведущий земли за нами,
Москва
           не как русскому мне дорога,
а как огневое знамя!
Три
      разных истока
                             во мне
                                        речевых.
Я
   не из кацапов-разинь.
Я —
       дедом казак,
                           другим —
                                           сечевик,
а по рожденью
                       грузин.
Три
      разных капли
                           в себе совмещав,
беру я
           право вот это —
покрыть
             всесоюзных совмещан.
И ваших
              и русопетов.

ФАБРИКАНТЫ ОПТИМИСТОВ

Не то грипп,
не то инфлуэнца.
Температура
                    ниже рыб.
Ноги тянет.
                  Руки ленятся.
Лежу.
         Единственное видеть мог:
напротив — окошко
                               в складке холстика —
«Фотография Теремок,
Т. Мальков и М. Толстиков».
Весь день
                над дверью
                                  звоночный звяк,
а у окошка
                 толпа зевак.
Где ты, осанка?!
                          Нарядность, где ты?!
Кто в шинели,
                       а кто в салопе.
А на витрине
                     одни Гамлеты,
одни герои драм и опер.
Приходит дама,
                         пантера истая —
такая она от угрей
                             пятнистая.
На снимке
                нету ж —
слизала ретушь.
И кажется
                этой плоской фанере,
что она Венера по крайней мере.
И рисуется ее глазам уж,
что она
            за Зощенку
                              выходит замуж.
Гроза окрестностей,
                                малец-шалопай
сидит на карточке
                             паем-пай:
такие, мол, не рассыпаны,
                                         как поганки по́ лесу,—
растем
           марксизму и отечеству на пользу.
Вот