Женщина в окне

• Предыдущая
• 31/96
• Следующая

– В коридоре недалеко от вашего номера есть автомат, – сказала мне Мэри. – Постарайтесь сильно толкнуть крышку.

Я достала из-под телевизора ведерко для льда, вышла в коридор и в нескольких шагах от двери увидела автомат «Лума комфорт», громко гудящий в нише.

– От тебя шум, как от реактивного снаряда, – сказала я ему.

Я изо всех сил толкнула крышку, она отъехала назад, и автомат дохнул мне в лицо ледяным холодом, как это показывают в рекламе мятной жевательной резинки.

Совка не было. Обжигаясь, я выудила кубики льда руками и побросала в ведерко. Они прилипали к коже. Так, с «Лума комфорт» покончено.

С руками, опущенными в лед, меня и нашел Эд.

Он неожиданно появился рядом и прислонился к стене. Пару минут я притворялась, что не вижу его. Уставилась в контейнер, словно его содержимое меня завораживало, продолжала вытаскивать лед, желая, чтобы Эд ушел или чтобы обнял меня.

– Интересно?

Я повернулась к нему, не пытаясь изобразить удивление.

– Послушай, – сказал он, и я мысленно закончила фразу за него. Может быть, «давай передумаем». Или даже «я погорячился».

Вместо этого Эд откашлялся – последнее время, со дня вечеринки, он боролся с простудой. Я ждала.

Потом он заговорил:

– Я так не хочу.

Я сжала в кулаке кубики льда.

– Не хочешь – как? – У меня упало сердце. – Как? – повторила я.

– Вот так, – протянул он и широко взмахнул рукой. – Каникулы счастливой семьи, а потом, на следующий день после Рождества мы…

Стало трудно дышать, горели щеки.

– Что ты хочешь сделать? Сказать ей прямо сейчас?

Он ничего не ответил.

Я убрала руку с автомата, задвинула крышку. Она застряла на полпути. Я уперла ведерко со льдом себе в бедро, потянула за крышку. Эд схватился за нее и дернул.

Ведерко выскочило, загромыхало по ковру, кубики льда рассыпались по полу.

– Черт!

– Оставь, – сказал он. – Я ничего не хочу пить.

– А я хочу.

Я опустилась на колени, чтобы сгрести кубики обратно в ведерко. Эд наблюдал за мной.

– Что ты собираешься с этим делать? – спросил он.

– Оставить, и пусть растает?

– Да.

Я поднялась и поставила ведерко на автомат.

– Ты серьезно хочешь сделать это сейчас?

Он вздохнул:

– Не понимаю, почему мы…

– Потому что мы уже здесь. Мы уже… – Я указала на дверь нашего номера.

Он кивнул:

– Я думал об этом.

– Последнее время ты много думаешь…

– Я представил, – продолжил он, – что…

Эд замолчал, и я услышала за спиной щелчок. Рядом открылась дверь. Повернув голову, я увидела идущую к нам по коридору женщину средних лет. Она робко улыбнулась, отвела взгляд и, аккуратно перешагивая через рассыпанные кубики льда, направилась в сторону вестибюля.

– Я подумал, ты сразу же захочешь начать лечение. Именно это ты обычно говорила одному из своих пациентов.

– Не надо… не говори мне, что я говорила или чего не говорила.

Он молчал.

– Я не стала бы говорить такое ребенку.

– Ты говорила это родителям.

– Не говори мне, что я говорила.

Опять молчание.

– И, насколько она знает, лечить там нечего.

Он снова вздохнул, потер пятно на ведерке.

– Дело в том, Анна, – сказал он, и в его глазах отразилась тоска, а широкие брови страдальчески сошлись на переносице, – что я не могу больше этого выносить.

Я опустила глаза, уставившись на кубики льда на полу, которые уже начали подтаивать.

Ни один из нас не нарушил паузы. Ни один не пошевелился. Я не знала, что сказать.

Потом я услышала свой голос, мягкий и тихий:

– Не вини меня, если она расстроится.

Пауза. Потом прошелестел его голос:

– Все-таки я виню тебя. – Он шумно вдохнул, потом выдохнул. – Я считал тебя соседской девчонкой, – сказал он.

Я приготовилась к продолжению.

– А теперь глаза бы мои тебя не видели.

Я крепко зажмурилась, вдохнула холодный воздух, веющий ото льда. И мне вспомнился не день нашей свадьбы, не та ночь, когда родилась Оливия, а утро, когда мы собирали клюкву в Нью-Джерси: Оливия в резиновых сапожках, лоснящаяся от солнцезащитного крема, визжит и смеется; над головой высокие небеса, припекает сентябрьское солнце; вокруг обширное море красно-розовых ягод. У Эда полные пригоршни клюквы, его глаза блестят. Я сжимаю липкую ладошку нашей дочери. Помню, как мы едва не провалились в болото, сильно промочили ноги.

Я подняла взгляд, посмотрела в глаза Эда, в эти темно-карие глаза. «Совершенно обыкновенные», – уверял он меня на втором свидании, но мне они казались красивыми. И я считаю так до сих пор.

Он тоже взглянул на меня. Между нами тарахтел автомат с кубиками льда.

Потом мы пошли рассказать все Оливии.

Глава 31

ВрачПришел: Потом мы пошли рассказать все Оливии.

Я выжидаю. О чем еще Лиззи захочет узнать? Сколько я смогу выдержать? Я уже чувствую, как болит сердце в груди.

Проходит минута, но ответа по-прежнему нет. Наверное, это слишком болезненно для Лиззи: я говорю о расставании с мужем, – тогда как она потеряла своего безвозвратно. Интересно…

БабуляЛиззи вышла из чата.

Я таращусь на экран.

Теперь мне придется в одиночку вспоминать окончание истории.

Глава 32

– Вам не тоскливо здесь в одиночестве?

Я резко просыпаюсь от этого вопроса, заданного спокойным мужским голосом. С трудом разлепляю веки.

– Наверное, я родилась одинокой.

Теперь это женский голос. Бархатное контральто.

В моей памяти мелькают светлые пятна и тени. Это «Черная полоса» – Боги и Бэколл бросают друг на друга через кофейный столик томные взгляды.

«По этой причине вы посещаете судебные разбирательства убийств?»

• Предыдущая
• 31/96
• Следующая