В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина

Оглавление

Курбатов взял со стола пустую бутылку и поставил себе на голову.

— Иди к дверям и стреляй. Собьешь бутылку, поверю, что ты лучший.

— Тут и сомневаться нечего, — рассмеялся Леонид.

— Глупые шутки, ребята, — попытался их остановить Шабанов.

— Не дрейфь, пилот, в меня он не попадет. Я бессмертен.

Жора достал из кобуры наган, высыпал из барабана все патроны и вставил два на место. Раскрутив барабан, взвел курок, приставил к виску и нажал на спусковой крючок. Раздался щелчок. Леонид и Глеб следили за моряком, затаив дыхание. Трижды он раскручивал барабан, трижды подносил его к виску. Выстрела так и не последовало.

— Ну что, авиация? Кишка тонка? Знай флотских. Говорю же, я бессмертен, — Курбатов коротко хохотнул.

— Сейчас проверим.

Ленька обозлился. Выпив залпом стакан водки, отошел в дальний конец избы и достал свой «ТТ».

— Ставь мишень.

— Вот так-то лучше.

— Не глупи, Леня!

Шабанов вскочил и бросился к приятелю, но тот его оттолкнул, задев рану.

Глеб схватился за грудь и присел на корточки. Раздался выстрел. Бутылка слетела с головы моряка и упала на диван.

— Э, нет, так дело не пойдет, ты горлышко отбил. Целься ниже. Бей по этикетке, в середину.

Курбатов взял со стола другую бутылку, допил из горлышка остатки водки и поставил ее на свою голову.

Леонид вытянул руку, прицелился, нажал на спуск. Грянул выстрел. Моряка отбросило назад, он ударился о стену и медленно сполз на пол. Его взгляд остекленел. Чуть выше переносицы зияла черная дырка, из которой текла кровь, ручеек раздвоился на носу и потек по щекам, будто слезы. Бессмертный моряк был мертв.

Двери избы распахнулись. Вбежали люди в военной форме.

— Кто открыл стрельбу?

— Это я, — тихо произнес убийца, — старший лейтенант Хрущев.

— Арестовать.

Забрав оружие, Хрущева и Шабанова вывели во двор, где стояла машина военной комендатуры.

Варя весь вечер выглядывала в окно, как только слышала звук автомобильного мотора. Глеб не приехал. Он не появился и на следующий день. Она ездила на вокзал провожать поезда, но ни в одном из них Шабанова так и не нашла.

Как же теперь обещанный танец после войны?

5.

В 50-м Дальстрой достиг своих максимальных размеров. В 30-х он ограничивался рамками района Верхней Колымы, теперь Дальстрою подчинялся весь Дальневосточный край, куда входили не только Колыма, но и Чукотка, большая часть Якутии, Хабаровский край и Камчатская область. Среди заключенных сначала было три тысячи четыреста семьдесят девять японцев, для которых построили отдельный лагерь, но численность их падала с каждым днем, счет погибшим никто не вел. Люди списывались с той же легкостью, как ветхая одежда, и выкидывались в котлованы, как выработанная рудная порода после обработки. Погибали и служившие здесь солдаты. К присяге призывали местное население, винтовки выдавались каюрам-эвенкам, камчадалам, чукчам-оленеводам, якутам. Не спасало. Рук не хватало катастрофически, охраны тоже. Многие рудники вставали, так как некому было подстегивать и гнать в забои зеков. Добыча катастрофически падала, золотые времена великой империи клонились к закату. Кто-то отдавал себе в этом отчет, а кто-то и слышать не хотел о неминуемой гибели главного источника драгоценного металла и сырья, как бы оставаясь в начале 40-х, когда Колыма обошла Калифорнию по добыче желтого металла.

Те, кто не верил в крах, сидели в Москве, жившие здесь видели положение дел собственными глазами.

На окраине Магадана располагался небольшой лагерь, обнесенный частоколом, без сторожевых вышек и колючей проволоки.

На территории было одно административное здание и тридцать две избы барачного типа, но построенные из добротной древесины, с русскими печами и больничными койками вместо нар. Работали заключенные в своих же бараках — там были установлены швейные машины. Смена — девять часов, и ты свободен. Условия райские: библиотека, шахматы, лото, домино. Запрет налагался только на свободное передвижение. Никто не смел покидать свой барак и общаться с заключенными из других бараков. На воротах лагеря не вывешивалось лозунгов и транспарантов, не было никаких опознавательных знаков. Жители города понятия не имели, кому принадлежит обнесенная шестиметровой оградой территория размерами со стадион. Те немногие, кто знал о лагере, его обитателях и образе жизни в нем, называли засекреченную зону «Оазис». Название притягательное, но по сути своей очень точное. Допуск в «Оазис» имело лишь высшее начальство, а комендантом там был майор госбезопасности Денис Сержин, бывший адъютант Белограя и его доверенное лицо, наделенное особыми полномочиями. Ограничивался он в одном — в праве расстреливать узников по своему собственному усмотрению.

В морозное безветренное утро к лагерю подъехала «эмка» самого Белограя. Его сопровождали три человека. Двоих из них комендант знал — начальника личной охраны хозяина майора Мустафина и ординарца лейтенанта Дейкина, больше известного как Гаврюха или шут. Для кого-то он и был шутом, но не дай бог его так назвать кому-то еще кроме хозяина. Мог и пристрелить без долгих раздумий. Любая жалоба на шута себе дороже станет. Генерал его отхлещет веником в бане, а ты кончишь жизнь на рудниках в сучьем прииске. Хочешь сделать донос, неси его Гаврюхе и бей челом об пол, чтобы взял твою «челобитную». Не забудь и о подношениях, дабы донос твой против тебя не обратился. Третьего спутника генерала Сержин не знал. По внешности — японец. У коменданта на довольствии сидело двенадцать японцев и он умел их отличать от китайцев и корейцев, не говоря уже о местных народностях.