В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина

Оглавление

Суровый старик стоял, гордо держа руки за спиной. Дверь захлопнулась, и они остались одни. Никаких сентиментальностей:

Белограй подошел к заключенному и встал перед ним лицом к лицу. Побои, синяки и подтеки привезены с Лубянки. Хорошо били, если за месячный этап не зажили.

— Как это случилось, отец?

На долю секунды взгляд арестанта потеплел, но тут же покрылся ледяной коркой.

— А ты не знаешь, как такие дела делаются?

— Мне с Колымы не видно.

— Они правы. Я виноват. Нарушил приказ командующего фронтом, не повел людей на верную смерть. Немцев мы разбили, но на двое суток позже срока. Не успел преподнести подарок ко дню рождения Отца Народов, зато сохранил жизнь тысячам солдат. Ждал трибунала, но мной занялся следственный отдел НКВД. Кто дал такое распоряжение, мне неизвестно. Ждал расстрела, получил двадцать пять лет с конфискацией и пожизненной ссылкой.

— Знаю я, чьих это рук дело. Значит, и Полину с дочерью арестовали?

— Дома я не был. С фронта на Лубянку.

— Кто следователь?

— Константин Кучер, старший майор госбезопасности.

— В тюрьмах держали?

— Только на Лубянке. Далее этапом сюда.

— Значит, определили это на месте.

— Похоже, подарок тебе приготовили.

— Это я понял из твоей сопроводительной портянки. Смертный приговор заменен на лишение свободы. Есть выписка из постановления коллегии Верховного суда по представлению прокурора СССР Горшенина. Только Горшенин не похож на доброго дядюшку. Он знает одно слово: «Расстрел!», этого попугая другим словам не обучали. Приказ пришел свыше, а попугай его прокукарекал.

— Кому я нужен?

— Нужен не ты, не я, нужна интрига. Игра. Извазюкать человека в дерьме, вылить на него ушат и посмотреть на результат. Они это любят. Им нужно покаяние и лизоблюдство. Расстрелять просто, унизить и растоптать куда приятнее.

— А говоришь, Вася, что тебе с Колымы ничего не видно. Лучше меня в их комбинациях понимаешь. Я солдат, на поле боя мне все видно. Передо мною враг. Моя задача — выиграть сражение. Делать пакости из-за угла я не приучен. Не специалист.

— Я тебя вытащу из этой трясины. Способов много. Здесь я хозяин. И уж если они привезли тебя сюда, значит, так и было задумано.

— Не хитри, Васька. То, что ты в надзиратели пошел, твое дело. Я не таким хотел видеть своего сына.

— Меня не спрашивали. Меня назначили. Ягода со мной совет не держал. Я такой же солдат, как и ты. И не в надзиратели я шел, а в строители. С Беломорканала начинал.

— Солдаты на полях фронтов полегли.

— А контрразведка не поле боя? Мне и там послужить пришлось.

— Хватит, Василий! Не о том говоришь. Стар я уже пни ворочать. Пуля меня на войне не достала, а в грязной луже я подыхать не хочу. У тебя сохранился маузер, который я тебе подарил?

— Здесь. Храню как память.

— Боевое оружие — не фамильный альбом. Выводи меня во двор и пора кончать. Стыдно в петлю лезть.

— Ты это о чем, батя?! Чтобы я своего…

— Молчи! Хочешь, чтобы меня финка жигана достала?

— Я тебя вывезу на Сахалин.

— От себя не убежишь. Комкор Белограй с поля боя не сбегал и сбегать не будет. Подачки мне не нужны. Трибунал вынес приговор, и в защитниках я не нуждаюсь. Прав или не прав, авось потомки разберутся. Приводи приговор в исполнение, не позорь старого солдата.

Взгляд отца не позволил сыну возражать. Василий подошел к письменному столу и достал из ящика деревянную кобуру, в которой лежал вороненый начищенный пистолет. Вдоль длинного ствола шла гравировка: «Командиру полка Белограю за мужество. Командарм Фрунзе».

Пистолет казался неподъемным. Рука дрожала.

Бывший генерал-полковник Кузьма Белограй повернулся и направился к выходу. Во дворе не было ни души. Сын пошел за отцом, как козлик на привязи. Кузьма обогнул дом и встал у забора. Василий остановился в пяти шагах. Он знал, что решение отца ему не поколебать. Глупо было предлагать свою защиту. Такие люди и перед колымским ураганом не гнутся.

Поднять маузер он так и не смог, ноги подкашивались, рука ходуном ходила, язык отнялся. Такого ужаса Белограй-младший еще не испытывал, а служба его не щадила, всякого повидал.

Кузьма подошел к сыну и взял из ослабших рук пистолет.

— Видать, и вправду палач из тебя никудышный. Не держи зла, Васька.

Отец отошел к забору и выстрелил себе в висок.

Что-то острое кольнуло в сердце сына. Вместо крика из горла вырвался сдавленный хрип.

Кузьма Белограй лежал на земле, накрытый шинелью, а полковник бил киркой по промерзшей земле. К ночи могила была вырыта. Василий до рассвета просидел возле холмика. С восходом солнца зачирикали воробьи, закаркали вороны и зашевелился народ, непонятно из каких щелей повылезавший.

С тех пор прошло пять лет. Белограю предлагали новое жилье, даже собственный дом в Магадане, но он так и не уехал из своей избы, долгими вечерами просиживал у холмика, одуваемого леденящим ветром.

6.

О каменном мешке во многих лагерях слышали, но видели своими глазами немногие. Туда отправляли тех, кого расстрелять мало. Пуля что? Избавление от мучений, радость да благодарность. А каменный мешок нечто особенное. Если в него опускать по банке воды и по сухарику, то еще неизвестно, сколько в нем промучиться можно.

Шахту завалило несколько лет назад, но спуск на двенадцатиметровую глубину сохранился, и левый рукав-отстойник не пострадал. В колодец вели стальные скобы, вбитые в каменную кладку. Внизу небольшая площадка и тот самый рукав со сгнившими от ржавчины стальными нарами, на них хранился инструмент: лопаты, кайло, ломы, отбои. Стены и потолок были тоже железные. Инструмент дорог, его от завала оградили, отсек укрепили по всем правилам безопасности, вот он и уцелел. Со временем ржавчина и стены сожрала, с потолка капало, на земле стояла вода выше щиколотки, но рукав не затапливало. Где-то жидкость нашла себе лазейку и стекала, оставляя уровень затопления на одной метке. Чтобы ноги" не мочить, на землю по узкому проходу между нарами и стеной накидали старых автомобильных покрышек. Правда, они прогибались под весом человека, и вода все же касалась ног — сюда отправляли без сапог. Говорят, недели хватало, чтобы заключенный сошел с ума.