Выбери любимый жанр

Оценить:

В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина

Оглавление

Морячков в этом тихом омуте Сорокин так и не выловил. Зачем ему беглые зеки? Он бы оставил их здесь, да продадут же с потрохами при удобном случае.

Недолгий день подходил к концу. Восход от захода мало чем отличался, расплывшееся солнце порозовело и начало клониться к западу.

Добраться бы до баньки. Какая-никакая, а цель. Сорокин всегда ставил перед собой задачи и успешно их решал. А иначе и жить было незачем.

12.

Подметая коридорный паркет длинными полами кавалерийской шинели, полковник Челданов шел порывистой походкой в кабинет своего заместителя Сорокина. Снующие по коридору офицеры с папочками вытягивались по стойке смирно, освобождая дорогу высокому начальнику. Распахнув дверь ударом ноги, полковник ввалился в приемную, и тут же раздался вопль секретаря: «Встать! Смирно!» Все повскакивали с мест, но полковник уже скрылся за дверью кабинета Сорокина.

— Где они?

— В подвальных камерах.

Челданов сбросил шинель и рухнул на диван.

— Запрос послал?

— И ответ получил.

— Докладывай, Никита. Личности установлены?

— Разговорить удалось кубанского казака, бывшего председателя колхоза «Знамя Коммунизма» Герасима Лебеду. Опыта не имеет, в лагере до побега просидел три месяца. Арестовали в феврале 48-го. Сто шестнадцатая статья. Десять лет за то, что приберег в амбарах муку, сорок центнеров. Во время денежной реформы 47-го обмен денег шел один к десяти, так он решил продать муку после обмена и придержал.

— Правильно сделал, настоящий хозяйственник.

— Таких умников тысячами нам сплавляли. Эпидемия всю страну захлестнула, многие на реформе руки нагрели. Их-то мы не увидели, а лохи, вроде Лебеды, попались. Не для себя старался, как торгаши из Россельпрома. На маяке свою оранжерею вырастил, от цинги всех спас, эвенки слезами обливались, прощаясь с беглыми.

— Ладно. Кто второй?

— Латыш Улдис Блонскис. С ним помучились. По канатам с маяка соскользнул. Тридцать пять метров. Ловкий черт. Шестерых моих ребят, как котят, раскидал. Здоров шельма, еле скрутили. Пятьдесят восьмая, часть вторая.

— Почему не расстреляли?

— Отец его — герой гражданской войны, латышский стрелок. Памятник под Ригой стоит.

— А сын в лесные братья подался?

— Загадка. Двадцать пять лет парню вкатили. Взяли в 46-м, ему тогда двадцати еще не исполнилось. Сопротивление при аресте не оказывал, на моих допросах молчит.

— Сам, что ли, сдался? Твоих ребят, как котят, раскидал, а в 46-м лапки поднял кверху?

— Темная лошадка.

— Кто третий?

— Бандеровец. Тарас Негода. Брали его в сарае, тоже с песнями. Матерый волчара, с такими не договоришься. Этого упекли за дело, стучал на своих же, и тех вешали.

— Был и четвертый?

— Троцкист. Пятьдесят восьмая, десять и одиннадцать. В зоне с тридцать восьмого. В руки не дался, с террасы маяка сиганул — канаты перерубили и другого выхода не оставили.

— Сколько же они на маяке чалились?

— Около двух лет. Поразительно другое, Харитон Петрович. Ушли они в конце ноября 48-го из Оротухана, с сопки верхом на бревнах по сплаву, вырубленному в склоне — и прямо в реку с высоты трехсот метров. Их даже искать не стали. Выжить нереально, а они выжили. Вода ледяная, поток бешеный, что там говорить, самоубийство.

— Оротухан из Ягодинского управления?

— То-то и оно.

— До мыса Чирикова километров пятьсот будет.

— Не меньше. И перевал Шайтан не обойдешь. Гибельное место.

— Сколько же времени они добирались до маяка?

— Одному богу известно. Я бы не поверил, но факт — вещь упрямая.

— В каком они состоянии?

— Все здоровы как быки, колхозник их витаминами потчевал. Летом картошку выращивали, эвенки рыбу ловят и оленину добывают. Крупу в Магадане покупают. Жить можно.

— Объясни мне, Никита, как может волк договориться с козлом?

— Договор такой уже был, в басне Крылова. Там вроде бы тоже козел присутствовал. Волк его вину точно определил: виновен в том, что волк хочет жрать.

— Да, да, что-то в этом роде. Как могли сговориться контрик, предатель, партизан и крестьянин и уйти в бега в общей упряжке?

— На Колыме все равны, если есть одна цель — выжить.

— Значит, хозяин ошибается.

— О чем это ты, Харитон?

— О том, что земные законы у нас не срабатывают.

— Что будем с ними делать? Они же списанные.

— Бандеровца в расход. Латыша и казака переправь в центральную больницу, сопроводиловку я составлю.

— Придется завести на них карточки.

— Нет нужды, их судьбу хозяин решать будет. Отчет я ему предоставлю.

— Скажи, Харитон, Важняк мой там же?

— Там.

— Что задумал генерал?

— Кто бы знал, Никита. Думается мне, они выживут. Не зря же он их откармливает. На убой и голодные сгодятся.

— Сколько их?

— С твоими двумя — восемь. Камер — десять.

— Знаменитые одиночки?

— Детище Никишова. Так никто и не понял, для чего он их создал. Тоже со своими выкрутасами мужик был.

Челданов глянул на стол, где лежали папиросы «Север», взял пачку и покрутил ее в руках.

— Продолжаем бороться с космополитизмом и засильем иностранных словечек. Ничего западного. Были папиросы «Норд», стали «Севером». Что изменилось? Дрянь осталась дрянью. Фокстрот теперь называется быстрый танец, а танго — медленный танец. Забыли, что слово «танец» тоже не русского происхождения. Назвали бы танго «медленной пляской».

Полковник отбросил пачку в сторону.

Сорокин выдвинул ящик стола, достал коробку «Герцеговины флор» и пододвинул ее начальнику.

— Вот и ты с двойным дном, Никита, — сказал Челданов, открывая свой портсигар.