В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина

Оглавление

— Вы такой добрый, Илья Семенович.

— Потому и дожил до пятидесяти шести лет.

Варя хотела что-то сказать, но промолчала. Она считала, что Бохначу уже за семьдесят.

— Скажи мне, дитя мое, это у него такая фамилия — Кистень? Девушка засмеялась.

— Нет, конечно. Я им всем клички дала. Мне не велено их расспрашивать, но они же люди, а не инвентарь, чтобы номера носить… вот и даю им прозвища.

— Оригинальное прозвище для дистрофика.

— Он сам мне его назвал.

— Это хорошо. Очень важная черта должна присутствовать в профессии врача. Хорошего врача. Он должен уметь слушать больного. Тогда ему будут доверять Ты очень внимательный врач, Варя, больные тебя любят. Можешь их ни о чем не спрашивать, они сами все расскажут. Ну а как остальные узники «замка Иф»?

— Пилот лучше всех выглядит, поправился на кило триста. Теперь у меня весы в коридоре стоят, и я их взвешиваю. Когда этого летчика привезли, на него смотреть без боли было невозможно — едва живой и лицо его от ранения сильно пострадало, но все равно он красивый. Он воевал под Сталинградом. Летчик-истребитель. Меня он, конечно, не помнит.

Главврач улыбнулся.-

— А ты узнала? Хорошая память у тебя, Варя, поди, тысячи через твои руки прошли…

Девушка покраснела.

— Простите, Илья Семенович, он не то что не помнит, он не хочет меня узнавать. В 43-м я его оперировала… Чудом остался в живых.

— Чудес не бывает, их творят люди. Мозгом, руками, волей, духом. Значит, летчик не хочет тебя признавать. Я не верю, что такую девушку можно забыть.

— Ничего он не забыл.

— Ты не ошибаешься?

— Он не дает себя осматривать. Я из него две пули вытащила, и больше на осмотре не настаивала.

Варя, как ребенок, разревелась. Бохнач прижал ее голову к плечу:

— Ну-ну, счастливица, радуйся! Только любовь может спасти мир от катастрофы. Терпи, одичал парень, придет час, прощение просить будет.

— Ой, не надо, я сама готова просить у него прощение. Глеб лица своего стесняется. Он очень красивый.

— Вот ты ему об этом и скажи, тебе же стесняться нечего. Он мужчина, летчик, гордыни много. Уступи.

— Я боюсь. А если он меня не любит?

— Тебя нельзя не любить, поверь мне. Я тоже мужчина, доверься моему опыту. Мы же друзья.

Варя улыбнулась сквозь слезы.

— Ну вот и хорошо. Умница.

— А еще у меня есть Трюкач. Он работал в цирке и снимался в кино. Самого Столярова и Любовь Орлову видел. Живьем. Его болезни не берут. Захожу к нему, а он то на голове стоит, то шпагат делает. Гибкий, как ветка, правда, и весит столько же. А самый добрый и разговорчивый — Монах, бывший настоятель монастыря отец Федор. Я захожу, а он знает, о чем я думаю. Мудрый дяденька, и говорит так хорошо, словно ангелов слушаешь. Есть и новенькие, их привезли здоровыми, на тяжелых работах не использовали. Одного зовут Важняк. Он был следователем по особо важным делам. Это мне конвоир сказал. Молчун, слова от него не слышала, лежит сутками и в потолок смотрит. Книги им разрешены. Другой новичок, Князь, за пятерых читает. Историк, археолог, путешественник и исследователь. Все на свете знает. Его далекие предки эти места открывали. Теперь и сам сюда добрался. Приношу ему по десять книг, семь-восемь возвращает, уже читал. Скоро в библиотеке брать будет нечего. Он единственный, кто со мной разговаривает на «вы».

— Любопытная команда у тебя собралась. Кистень, Пилот, Князь, Трюкач, Монах, Важняк.

Бохнач достал из стола коробку и положил перед Варей.

— Спрячь. Шприц в ординаторской возьмешь.

— Спасибо…

— Не благодари, мы работу свою делаем. Кто им, кроме нас, поможет?

— Что вы думаете обо всем этом «изоляторе», Илья Семенович?

— Ума не приложу. Уж больно люди разные и непохожие. Таких в разведку не пошлешь, да и война, слава богу, кончилась. Расстрелять их и так могли, для этого лечение не требуется. Для показухи готовят? Но я не помню случая, чтобы в наши края столичное начальство приезжала. Здесь для всех свой Сталин существует, Белограй ни перед кем отчитываться не станет, а показушничать тем более. Загадка! Может, тебе знания Князя или мудрость Монаха дадут подсказку?

— Они отстали от жизни. Загадка заложена в сегодняшнем дне. Может, в политике. Есть в этой истории какая-то интрига. Будто этих людей кто-то прячет за спиной, и в один прекрасный момент их выведут на всеобщее обозрение. Но кто станет зрителями? Может, амнистию объявят?

— Уже объявили по случаю победы. Всю блатную шелупонь выпустили, а политические амнистии не подлежат, им только сроки накидывают.

— Трюкач и Кистень сидят за убийство. Я здесь повидала головорезов, и немало, мои на тех не похожи.

— Твои? Уже хорошо. За своих болеть надо, лечить и в обиду не давать. Иди ищи шприц, сестренка.

— Смешно. Они меня тоже сестренкой называют.

— Ну вот и у тебя появилась кличка, ласковая кличка, тебе она подходит.

11.

Две грузовые машины бросили за перевалом. Дальше дорог не было. До рассвета оставалось чуть больше часа. Подполковник Сорокин взял с собой старшего лейтенанта Масоху и десятерых автоматчиков. Для обычной, ничего не значащей разведки подполковник снарядил боевой отряд. Все, что ему требовалось сделать, — проверить маяк на наличие посторонних лиц. Пустяковая работа. На маяке в автономном режиме работало шесть человек из числа местных эвенков, бывших рыбаков, не имеющих оружия. Они обслуживали маяк с испокон веков, с момента его строительства.

Потрясающей красоты башня высотой более тридцати метров с винтовой лестницей, огромный колокол со своей историей, двухэтажное здание из камня. Его строили эвенки из местного гранита, им и позволили в нем жить. Пару сараев они выстроили потом. Вопрос. С кем же собирался воевать подполковник Сорокин? Неизвестно. О своем ночном походе он никого не поставил в известность. Оно и понятно — не хотел выглядеть идиотом. С автоматами против топоров? Смешно. Да и кто ему окажет сопротивление? Эвенки — народ дружелюбный, неконфликтный, люди надежные и неприхотливые. Нареканий по поводу работы маяка не поступало. Никто сюда с проверками не приходил и не собирался приходить, дорога не близкая, трудная, ветра с моря идут мощные, порывистые, берега скалистые, недоступные. Другими словами — мертвая зона. Все объяснялось достаточно просто. Бывший следователь по особо важным делам Журавлев, а ныне обычный зек, обронил: «Я бы проверил маяк. Тяжелораненых моряков с "Восхода" могли оставить там. Если их сумели поставить на ноги, то более безопасного места не найти. Магадан — ловушка».