Рельсы

Оглавление

Временной бандой они носились по крышам стреггейской промзоны, разбивали стекла в окнах заброшенных помещений и пробирались внутрь, где болтали, задирались и флиртовали, а любопытная Дэйби кружила над их головами, петляя в лесу из паровых и дымовых труб. Они наблюдали за привозом на многолюдных рынках в преуспевающей части города, в других местах забирались в здания прекративших свое существование складов и устраивали биваки в остывших котлах неиспользуемых бойлерных.

Иногда они обсуждали утиль.

На Стреггее не было знаменитых сальважиров. Разумеется, эти любители покопаться в земле и извлечь из нее всякие причудливые секреты были везде, но в то же время нигде. Разнообразные коллективные названия, которые они придумывали своей профессии, отражали именно этот факт: они были и Распыленный Коллеж, и Рассеянное Братство, и Антиместо, и Вселенские Копатели.

Однако Стреггей при своих небольших размерах вовсе не был тихой заводью. Остров поставлял рельсоморью непропорционально большой — опять же, относительно его размеров, — объем кротятины и философий. Исследователям и апдайверам он был известен благодаря Каменноликим — огромным каменным головам, которые словно венчали остров, глядя в рельсоморье с вершин необитаемого, непригодного для дыхания нагорья. (Шэм бывал на обзорных станциях рядом с транзитной зоной, откуда через специальные перископы, составленные из линз и зеркал, смотрел на мощные каменные главы, что таращили глаза на вершинах скал.) Так что и сальважиры время от времени посещали Стреггей, хотя, конечно, далеко не в первую очередь. Шэм не раз видел их поезда, входящие в гавань.

Поезда у них были наособицу. Заплатанные. Мощные локомотивы со страшными стрелочниками по бокам, плакированные вагоны, ощетинившиеся разными чудными принадлежностями сальважирского ремесла. Буры, крюки, подъемные краны, щупы всяких непривычных родов и видов, предназначенные для сортировки и извлечения на поверхность барахла, которое люди выбрасывали тысячелетиями, загромоздив им все рельсоморье. Куски утиля, приспособленные в качестве инструмента и ставшие частью поездной оснастки. А на верхних палубах сами сальважиры, одеты так, что ни с кем не перепутаешь: пояса с креплениями под инструменты и патронташи, под ними растрескавшаяся, пятнистая кожа, а на ней лоскутки тканей, пластиковые перья, разная цветная дребедень, неведомо как уцелевшая в земле, извлеченная и приспособленная для украшения. Шлемы сложных конструкций.

Первыми на борт поднимались городские начальники, и начиналась торговля за приглянувшийся утиль. За ними следовала отборная клиентура, стреггейские богачи. Под конец, если сальважиры бывали милостиво настроены и никуда особенно не спешили, они устраивали распродажу.

Утиль, как древний, так и приспособленный для современного использования, раскладывался на прилавках, которые расставляли на набережной согласно присутствующим таксономиям. Изрытые оспинами времени, окисленные механизмы из Века Тяжелого Металла; осколки Пластозоя; распечатки на тонкой резине и экранах древних ординаторов из Эры Компьютации: отборный утиль, невообразимо древний. Ну, и другие вещички, не столь интересные: выброшенные или потерянные лет сто назад, а может быть, и вчера — ньютиль.

Иногда среди этого изобилия отводили прилавок- другой для утиля третьей категории. Например, физически непослушных опилок или стружек, которые вели себя так, как никакие стружки вести себя не могут. Шэм видел два таких объекта — а может, три? Трискель Стругацки, так называл его сальважир, размахивая им во все стороны. Три равноудаленных друг от друга черных прута образовывали нечто вроде рогатки. Сальважир взял один прут рукой и потянул вверх, другие два тут же подскочили и заняли место над ним, а между ними, там, где прутья должны были соприкасаться, было пусто. Их можно было трясти, вообще делать с ними что угодно, — они не соприкасались, но и не разлетались в стороны, сохраняя все время одну и ту же форму.

Эта и другие подобные штуковины носили имя высотного утиля. Их изготовили не только невообразимо давно, но еще и несказанно далеко, за пределами самых дальних слоев земной атмосферы. Эти крошки со стола Вселенной привозили и бросали в рельсоморье визитеры из иных миров, частые гости здесь в те давно минувшие времена, когда планета еще служила оживленным перевалочным пунктом в космических путешествиях между галактиками, которые оставили по себе память в виде заселенного чудовищами неба. Планета превратилась тогда в свалку. Инопланетяне, спеша из одних неведомых пределов в другие, столь же неведомые и отдаленные, избрали Землю выгребной ямой, у которой останавливались, чтобы облегчить свои корабли, избавившись от мусора и отходов.

Мысль о том, чтобы покинуть дом, отправиться к утильным рифам и начать лопатой, кайлом, ситом и взрывчаткой прокладывать себе путь к залежам древнего барахла, заставляла сердце Шэма биться чаще. Но что потом? У него возникали вопросы. К примеру, куда затем попадает утиль? Что происходит с находками? Кто ими пользуется и для чего, купив или выменяв их у кого-то?

И, наконец, последняя мысль — болезненная и неотвязная, она давалась ему труднее остальных и преследовала его неотступно: почему каждый раз, думая об утиле, он сначала испытывал вдохновение, а к концу чувствовал себя опустошенным?

Глава 23

На восточной оконечности Стреггея, сразу за городом, в бухте, битком набитой рельсами, лежал потерпевший крушение поезд. Он не дошел до берега всего несколько сотен ярдов: плохой капитан, пьяная команда, неадекватные стрелочники — все вместе привело к тому, что поезд потерял управление и перевернулся. Так и ржавели там с тех пор локомотив и вагон, слишком покореженные для ремонта, слишком новые даже для ньютиля. Останки зарастали мхом, покрывались хлопьями ржавчины, в них вили гнезда птицы, которые возмущенно каркали теперь при виде Дэйби, кружившей над их домом.