Сюзанна и Александр

Оглавление

105

Мелинда и Александр переглянулись. И это было новое издевательство: она теперь была ему ближе, чем я!

— Это правда или вы все это выдумали? — спросил Александр.

Более странного вопроса и придумать было нельзя. Он, может быть, полагал, что я выдумала сказку об Эжени для того, чтобы иметь предлог его увидеть?

— Идите вы к черту, — пробормотала я, направляясь к выходу, и громко хлопнула дверью.

Оказавшись на подушках кареты, я стала дрожащими пальцами искать платок. Слезы горьким комком подкатили к горлу. Я вспомнила весь этот разговор, вспомнила леди Мелинду, вспомнила то унижение, которое мне пришлось пережить, и ощутила невыносимую горечь. Так и не найдя в волнении платок, я заплакала, закрывая лицо руками и припав щекой к холодному стеклу окошка.

6

Секретарем епископа Вьеннского оказался отец Медар, аббат де Говэн, тот самый, который когда-то служил кюре в глухом приходе Сент-Элуа и сопровождал меня к принцу крови на остров Йе. Я была удивлена, встретив его здесь, в Анже, во дворце архиепископа. А он, похоже, все еще полагая, что я вместе с герцогом дю Шатлэ обманула графа д’Артуа и выманила у него деньги, приветствовал меня крайне холодно и без лишних слов предложил следовать за ним.

Я очутилась в небольшой комнате перед кабинетом монсеньора д’Авио и, присев на краешек стула, стала ждать.

Было 25 марта 1799 года, день благовещенья, и в Анже в честь праздника даже звонили некоторые колокола, хотя по республиканским законам это было строжайше запрещено. Я только что отстояла утреннюю мессу, которую служил епископ; надо было полагать, что устали и он, и я. Я присутствовала там для того, чтобы обо мне не сложилось впечатление как о неверующей. Как-никак, а я нуждалась если не в расположении епископа, то, по крайней мере, в непредубежденности.

— Прошу вас, сударыня, — раздался голос отца Медара.

Я вошла. Первое, что меня удивило, — это то, что епископ оказался не таким уж старым, как я представляла. Я могла дать ему от силы сорок лет. Высокий, подтянутый, широкоплечий, он мог бы носить военный костюм не хуже, чем сутану. Он выглядел таким уверенным и светским человеком, что я даже подумала, что он напоминает мне иезуитов семнадцатого столетия, которым правила ордена предписывали одинаково владеть как словом, так и оружием.

Видя, что я стою в замешательстве, он первый приветствовал меня, и я, опомнившись, подошла и поцеловала епископский перстень.

— Мне долго пришлось ждать вашего посещения, — заметил монсеньор д’Авио.

Я пробормотала что-то насчет весенней распутицы, плохих дорог и занятости.

— Вы живете теперь раздельно с супругом, не так ли?

— Да, — сказала я. — Он выгнал меня.

— Заслуженно или незаслуженно?

Я молчала, не зная, что он имеет в виду. Он уточнил:

— Есть ли на вас какая-либо вина, дитя мое? Виноваты ли вы перед ним так, как он это утверждает?

— Видите ли, монсеньор… — начала я нерешительно.

— Ответьте коротко, сударыня.

— Да, — сказала я. — Я была виновата.

— Что значит «была»?

— То, что теперь, пожалуй, он виноват передо мной больше, чем я перед ним.

Видя, что епископ готов слушать сколь угодно долго, я ничего не скрывала: ни того, что узнала об Эжени, ни приезда Мелинды Дэйл. Чувства, немного заглушенные временем, снова всколыхнулись во мне, и голос мой звучал сдавленно. Да и какой женщине было бы легко рассказывать даже лицу духовному о том, что ее муж поселил любовницу под именем своей жены.

— Но это, — проговорила я едва слышно, — это все не имеет значения. Монсеньор, ведь он не позволяет мне видеться с детьми. Это никакими законами, ни божескими, ни человеческими, объяснить нельзя. Он пользуется тем, что имеет шуанов в своем распоряжении и этим препятствует мне видеть дочек и сына.

Епископ Вьеннский слушал, полузакрыв глаза и сложив руки перед собой на столе.

— Вы говорили с ним об этом, дитя мое?

— Да. Говорила.

— И что же?

— Он… не меняет решения. Он сказал, что ему невыносимо даже видеть меня… что я недостойна воспитывать детей или что-то в этом роде.

Наступило молчание. Я едва сдерживала рыдания, подступившие к горлу. Потом, пересилив себя, произнесла:

— Я подозреваю, ваше преосвященство, что он просто хочет вынудить меня на развод.

— И вы?

— И я на что угодно соглашусь, лишь бы мне было дано право хотя бы раз в месяц видеть своих малышей!

У меня из глаз невольно брызнули слезы. В этот миг я готова была на коленях умолять епископа: пусть он даст Александру развод, только обусловит и мои права. Ведь я их имею, не так ли?

— Детям будет плохо без матери, — неторопливо произнес епископ. — Вы ведь понимаете, что в случае развода они все равно останутся с отцом. Церковь в этом случае становится на сторону мужчины.

— Да, да, я знаю… Но я предпочитаю иметь хотя бы небольшое право, чем вовсе никакого.

— Я могу вас понять. И я подозреваю, что ваш муж в вопросе о детях руководствуется не заботой о них, а желанием досадить вам.

Это заявление меня поразило. Впервые в тоне епископа прорвалась нотка, свидетельствующая в мою пользу. Я даже подалась вперед.

— Ваше преосвященство, вы… вы хотите сказать, что я могу надеяться на большее, чем просто свидания с детьми?

— Я хочу сказать, дочь моя, что, если бы наша святая церковь удовлетворяла все прошения о разводе, основанные на обвинении в прелюбодеянии, распадался бы каждый второй брак и люди потеряли бы к венчанию всякое уважение.