Сюзанна и Александр

Оглавление

— А! Вы уже проснулись!

Он проглотил последний кусок и сказал:

— Мне бы не надо этого делать, мадам. Нынче нам всем приказано не пускать вас в Белые Липы.

У меня перехватило дыхание. Неужели Александр дошел уже до того, что раздает своим людям такие указания?

— Да ведь я прошу отвезти меня в Гран-Шэн! При чем же тут Белые Липы?

Он долго молчал, и, честно говоря, его физиономия своей тупостью производила зловещее впечатление. Испустив шумный вздох, он наконец сказал:

— Верно. Только вы уж нам заплатите.

— Вам заплатят, заплатят, только сделайте все побыстрее!

Жена Фан-Лера набросила на меня длинный козий мех до самых пят, игравший в этих местах роль верхней одежды, но я была благодарна и за это. Я уже чувствовала, что простудилась: у меня болело горло и ломило затылок. Это помимо того, что вчера мне до крови разбили лицо и я не знала еще, что из этого выйдет. Словом, мне было необходимо как можно скорее добраться до цивилизованного жилья, переодеться и согреться. Я была уверена, что Констанс мне не откажет.

Кляча, запряженная в телегу, не проявляла особой резвости, а Фан-Лер, погонявший ее, был так же нетороплив, как и его лошадь. В Гран-Шэн мы насилу притащились в восемь часов утра. Констанс, которая еще спала, была разбужена и вышла мне навстречу в пеньюаре.

Увидев меня, она даже попятилась.

— Боже! Что с вами такое?

Я не выдержала, потеряла самообладание и прокричала почти в истерике:

— Что! Что! Он выгнал меня, вот что! Избил и выгнал! Вы когда-нибудь слышали о чем-нибудь подобном?

Констанс приложила палец к губам, взглядом умоляя меня не говорить об этом при служанках. Я понимала, что она права. Подавив рыдания, я уже спокойнее проговорила:

— Пожалуйста, Констанс, дайте несколько монет тому болвану, который привез меня сюда.

— Не беспокойтесь об этом. Я все улажу. Что вы еще хотите, дорогая?

Я попыталась улыбнуться.

— Честно говоря, я не хочу ничего, кроме ванны и теплой постели, а то от всего случившегося у меня уже голова раскалывается.

8

Проснувшись вечером, после десяти часов беспробудного сна, я долго лежала неподвижно, чувствуя себя на редкость усталой и разбитой. Вся правая щека у меня горела, лицо отекло, разбитые губы распухли. Мне даже говорить сейчас было бы трудно. Саднило горло и, ко всему прочему, у меня был жар. Еще бы — пройти полураздетой под ноябрьским дождем!

Тихо вошла Констанс, поставила передо мной поднос с какой-то едой.

— Вы проснулись уже? Поешьте. Это придаст вам сил.

Она принесла горячее вино и печенье. С трудом приподнявшись, я стала вяло есть, не чувствуя ни малейшего аппетита. Констанс внимательно смотрела на меня, потом, словно не выдержав, воскликнула:

— Он сошел с ума! Он очень сильно вас ударил! Как мужчину! У вас лицо прямо почернело. Надо будет сделать примочки.

— Да, надо… Мне даже трудно представить, сколько всего еще надо будет сделать.

Я благодарно пожала руку Констанс. Если бы не она, мне вообще некуда было бы идти. До Сент-Элуа было слишком далеко.

— Он был в ярости, — сказала я, пытаясь хоть чем-то оправдать Александра. — Он не контролировал себя.

— Все равно. — Констанс была сейчас на редкость упряма. — Благородные люди не должны бить женщин. Все это… все это слишком жестоко для вас!

Что-то в тоне графини меня насторожило. Сейчас она была возмущена даже больше, чем утром. С чего бы это?

— Констанс, вы что-то скрываете?

— Я не скрываю. Я ищу слова, чтобы деликатнее высказаться.

— Что-то произошло? — спросила я тревожно.

— Два часа назад приезжал ваш главный конюх — его, кажется, зовут Люк — и…

— Что же?

— Он привез ваши вещи.

— Вещи? Какие вещи?

— Не могу сказать точно. Похоже, это ваши платья и драгоценности.

Она хотела добавить еще что-то, но я прервала ее:

— Нет, Констанс. Не надо меня утешать. Я сама во всем виновата.

— Да, но даже преступник имеет право на прощение.

— Не знаю, — пробормотала я с мукой в голосе. — Не знаю, чем все это закончится. Мне так жаль! Это все так глупо!

Констанс постояла надо мной еще немного, потом сделала шаг к двери.

— Сюзанна, там, рядом с вами, стоит стакан со снотворным. Вам нужно много спать. Вы больны. У вас сильная простуда. Пожалуйста, постарайтесь не плакать.

Она бесшумно вышла. Я застонала, переворачиваясь на бок, и прикусила костяшки пальцев.

Неверная жена. Даже сейчас мне казалось странным, что эти слова могут быть отнесены ко мне. Разве можно было обвинять меня в неверности, если мое сердце и моя любовь всегда принадлежали Александру? Разве сам он не знает, как мало значит тело?

Конечно же, я понимала, что виновата. Я сделала ему больно. Но разве можно требовать от человека безупречности и совершенства? Я ведь сделана не из камня, а он так надолго оставлял меня одну. Разве для меня нет оправдания? Да, я забеременела, и это всегда считалось позором. Но разве моя вина в том, что Бог устроил женщину иначе, чем мужчину, и то, что для него проходит бесследно, создает неудобства для нее? К тому же я столько вытерпела, чтобы избавиться от всех нежелательных последствий.

Я корила и проклинала себя за глупость, но все-таки, рассуждая здраво, допускала, что меня стоило хотя бы выслушать. Не так уж страшна моя вина, чтобы нельзя было понять причин, мною руководивших. Я была готова на что угодно, лишь бы убедить его, что я не хотела ни унизить его, ни причинить ему боль. Но он не хотел слушать ни одного моего слова. Он выгнал меня. Более того, выгнал в уверенности, что у меня была связь с Клавьером, с буржуа, и что это ради него я ездила в Париж.