Сюзанна и Александр

Оглавление

110

На поминальном обеде я не присутствовала, и вообще уже к вечеру этого дня мне стало ясно, что пора уезжать.

Я уложила детей, успокоила их, подождала, пока они уснут — им ведь тоже было тревожно. Дом стал очень мрачен; все было увито черным крепом, свечи горели тускло, а обитатели замка хранили молчание. Даже прислуга и та была в черном. Я подумывала, что лучше всего было бы увезти детей отсюда на время. Зачем им все это видеть в столь раннем возрасте? Впрочем, мои соображения здесь никого не интересовали.

Я немного побродила по дому, пользуясь тем, что все сейчас были в своих комнатах, и, уже направляясь к лестнице, заметила свет в конце галереи. Похоже, кто-то был там, в картинном зале. Я пошла туда и осторожно заглянула внутрь.

Александр был один во всем этом громадном помещении. Спустив правую руку с локотника, он машинально трепал по загривку дога, растянувшегося у его ног. Выглядело все это, честно говоря, тоскливо. Огни свечей отражались в зеркальном полу. Тишина здесь была гулкая, пронзительная, невыносимая, и, едва я сделала шаг вперед, стук каблуков выдал мое присутствие.

Герцог поднял голову и посмотрел на меня.

— Что вы здесь делаете? — спросил он безразлично.

Меня задел этот вопрос.

— На ваш взгляд, я уже должна была уехать?

Он не ответил. Слугги заворчал и чуть приподнялся, словно приветствовал меня. Я с досадой подумала, что даже собака дольше сохраняет привязанность ко мне, чем все обитатели Белых Лип вместе взятые.

— Александр, я пришла сказать вам, что уезжаю завтра утром.

— Отлично, — сказал он, не глядя на меня.

— Я тоже так считаю. Однако остаются вопросы, которые мы еще не уладили.

Он долго молчал. Потом поднялся, будто уяснил, наконец, до какой степени невежливо говорить сидя с женщиной, которая стоит и которой сесть некуда. Поднялся, небрежным движением поправил галстук. Лицо его было непроницаемо. Он смотрел на меня так пристально, что я невольно поднесла руку ко лбу, откинула непослушный золотистый завиток, выбившийся из прически.

— Вы все так же красивы, — сказал он вдруг. — И впервые в жизни мне жаль, что вы так похожи на мою мать.

Я резко спросила, прерывая его:

— Что мы будем делать с детьми?

— Что? Они останутся здесь.

— Это я поняла, — сказала я раздраженно. — Я имела в виду: когда я смогу навещать их?

Заложив руки за спину, он подошел ко мне. Он был такой высокий, что мне теперь приходилось смотреть на него снизу вверх, и это разозлило меня.

— Надеюсь, вы не столь бесчестны, чтобы нарушить слово, данное отцу? — спросила я язвительно.

— Не столь бесчестен? То есть бесчестен, но не столь? Смелое заявление. Смелое и необычное.

Закусив губу, я смотрела на него с неприязнью. Мне даже показалось, что у него сейчас приступ головной боли, и именно это заставляет его мучить меня. Все можно было предполагать.

— Вы, сударыня, можете видеть детей, когда пожелаете. Все зависит от того, как часто вы сможете сюда приезжать.

У меня словно гора свалилась с плеч. Я шумно вздохнула, чувствуя огромное облегчение.

— Похоже, я вас обрадовал, — сказал он сухо. — Черт возьми, меньше всего я хотел бы доставлять вам радость.

Я едва слышно выговорила:

— Мне жаль вас.

— Вы сегодня проявляете оригинальность. Вы уже во второй раз говорите мне такое, что я никак не ожидал услышать.

— И все же мне жаль вас. Вы слишком много сил тратите на ненависть. Куда проще было бы подружиться со мной.

— М-да, — сказал он непонятным тоном. — Вы предлагаете мне такое, что я просто теряюсь.

— Это самое приятное, что я могу предложить. Между нами все кончено, Александр, мы выяснили отношения, мы разделались друг с другом, и теперь совершенно незачем друг друга ненавидеть. У нас есть Филипп, так давайте хоть ради него сохранять дружеские отношения.

— Между нами наблюдается удивительное совпадение мнений. Я думал то же самое, когда принял решение вернуть Филиппу мать.

Помолчав, он спросил негромко, но яростно:

— Почему же, черт возьми, если между нами все кончено, вы так упорно мешаете мне получить развод?

Я вздрогнула, у меня побелели даже губы.

— Мешаю? Да вы просто не в себе. Я подписала все бумаги, которые предложил мне монсеньор д’Авио!

— И, однако, два дня назад он прислал мне сообщение о том, что прошение мое отклонено.

После короткой паузы он напряженным голосом спросил:

— Чем это объяснить?

— Не моя вина в том, что епископ отказал вам, — сказала я холодно. — Кроме того, мне кажется, что ваш отец не одобрил бы того, чего вы добивались.

Скрипнув зубами, он спросил, окинув меня холодным взглядом:

— Послушайте, сударыня, а вы часом не думаете, что сможете сюда вернуться? Я подозреваю, что все интриги вокруг епископа вы строили, преследуя именно эту цель!

— А вы не хотите, чтобы я вернулась? — спросила я дерзко.

— Боже праведный! — Он рассмеялся. — Сударыня, для вас же самой это было бы небезопасно, ибо бывают моменты, такие, как, например, сейчас, когда мне хочется изуродовать это ваше прекрасное лицо, лишь бы оно не напоминало мне о том, что было! Черт подери, для вас самой это было бы хлопотно.

Его тон к концу фразы стал просто зловещим. Он грозил мне, и это была не шутка. Мурашки пробежали у меня по спине.

— Да, — произнес он более спокойно, — я ничего не забыл.

— Я тоже.

Мой голос прозвучал очень громко. Я сказала с яростью:

— Я тоже ничего не забыла — ни того, как вы ударили меня, ни того, как выгнали из дома в одной рубашке, ни того, с какой легкостью я могла бы умереть от всего этого, если бы не Констанс.