Сюзанна и Александр

Оглавление

122

— Изабелла, марш в чулан! — вскричала я громко и рассерженно.

Визг прервался. Изабелла села на постели, взглянула на меня из-под лукаво опущенных ресниц.

— Ну, пожалуйста, мамочка, мне просто не хочется надевать эти черные платья!

— А сидеть запертой в чулане тебе хочется? А быть отшлепанной?

Первую угрозу в отношении Изабеллы я уже дважды приводила в исполнение — иными способами было просто невозможно справиться с этой своевольной девчонкой, которая с возрастом становилась все невыносимее: тиранила няньку, царапала сестру, хитрила, обманывала, притворялась. Чулана Изабелла боялась. Услышав, что я не шучу, она расплакалась уже вполне искренне.

— Мама, но я же еще маленькая! Я хочу что-нибудь светленькое… и ленточку в волосы!

Я сказала уже спокойнее:

— Ты прекрасно знаешь, что сейчас в доме траур. Все, кто любил старого герцога, должны из уважения к его памяти носить черное до самого сентября. Я уже объясняла тебе это.

— До сентября?

— Да, до конца сентября. Тебе может это не нравиться, но ты должна подчиняться правилам, которым и я подчиняюсь. Ну-ка, поднимайся и, если не хочешь быть наказанной, слушайся.

— И мне снова придется это надеть? — с гримаской отвращения спросила Изабелла, пиная ногой черное платье.

— Придется. И, пожалуйста, без разговоров.

Пока Изабелла одевалась, я сама причесала Веронику: завила пышную массу рыже-золотых волос и стянула их сзади лентой, оставив свободным каскад локонов. Так и меня причесывали когда-то.

— Ты у меня просто очаровательная девчушка, — сказала я, целуя Веронику. Она смутилась, обняла меня за шею и вернула мне поцелуй в щеку.

Перед Вероникой я чувствовала себя немного виноватой. Я лишь недавно разгадала все хитрости Изабеллы: поссорившись или даже подравшись с сестрой, она не тратила время на слезы, а сразу бежала ко мне и жаловалась на Веронику. Считая, таким образом, именно Веронику зачинщицей, я становилась на защиту Изабеллы — делала то, чего она не заслуживала. Мне только в последнее время удалось все это выяснить.

— Почему же ты не сказала мне, что обижена, детка? — спросила я.

— Я уже все забыла, мамочка!

Изабелла, уже одетая, топнула ногой:

— А меня? А меня причесать?

— Честно говоря, — сказала я задумчиво, — не знаю, заслуживаешь ли ты…

Она сегодня провинилась и была достойна заботы только няньки — это тоже было своеобразное наказание. Я, правда, еще не приняла окончательного решения.

— Пожалуйста! — взмолилась Изабелла. — А то я целый день буду грустная!

Опасаясь, как бы она не стала завидовать Веронике, и поддавшись лукавому обаянию Изабеллы, я сдалась.

— Ну, так и быть. Не так уж ты и провинилась, правда?

— Правда! — ответила Бель, всегда готовая к таким заключениям. И тут же спросила: — Мама, а почему Жан такой противный?

— Противный? — переспросила я ошеломленно.

— Да, он не хочет взять нас кататься на пони, называет малышками и вообще пле… плезирает!

— Он не презирает вас. Он просто занят. Ведь он так долго не был дома, ему самому многое надо посмотреть.

Тут вмешалась Вероника, важно сказав:

— Но он же старший и должен любить нас, своих сестер! Ты сама говорила!

— Это не освобождает вас от обязанности тоже любить его, — засмеялась я. — Так и быть, я поговорю с ним. Он непременно научит вас ездить на пони.

В целом все мои дети — Изабелла, Вероника, Жан и Филипп — жили дружно и любили друг друга. Жан относился к сестрам, быть может, чуть-чуть свысока и немного поддразнивал их, но в душе питал к ним нежность. О Филиппе и говорить не приходилось — Жан словно взял над ним опеку; часто можно было видеть, как Филипп вприпрыжку бежит вслед за старшим братом по дорожкам парка. Жан катал его на пони, доставал для него птичьи яйца, ловил раков, собирал ягоды, даже пытался учить плавать, но тут уж вмешалась я и положила конец этим преждевременным урокам.

Но, конечно же, Филипп пока не мог быть полноценным товарищем брату. С тех пор как Жан встретился с Марком и из коллежа приехал на каникулы Ренцо, эта троица снова стала неразлучной. Все они стоили друг друга, все были объединены общими интересами. Жан после своего возвращения из Египта приобрел необычайный вес в этой компании как человек, который на деле узнал, что такое настоящая мужская война. И теперь Марк, который хотя и был старше на два года, не мог рассчитывать на безусловное лидерство.

Отношения Жана с отчимом были весьма холодные. Александр был слишком занят, чтобы уделять внимание мальчику, и все время находился в разъездах. К герцогу приезжали какие-то неизвестные мне дворяне, жили в Белых Липах подолгу. Уже привычным стало то, что в поместье приходит ночевать десяток-другой шуанов. Все это возбуждало любопытство и азарт моего сына, он, похоже, готов был принимать в этом участие, но гордость заставляла его сдерживать свои порывы. Он едва обменивался с отчимом несколькими словами приветствия, а на прочие вопросы, если они были, отвечал односложно. Авторитета своего Александр в глазах Жана не утратил, я это видела, но авторитет этот стал как-то отчужденнее им восприниматься. Теплоты в их отношениях не было. К тому же Жан в силу детской простодушности часто упоминал в разговорах имя графа д’Артуа, восхищался им и называл отцом, а это, разумеется, не могло быть Александру по вкусу.

Что касается моего отца, то он так и не согласился переехать хоть на короткое время в Белые Липы. Гостеприимства, которое оказывала семья графа де Лораге, ему было достаточно. Я ездила в Гран-Шэн почти каждый день, возила туда детей, подолгу разговаривала. Меня особенно волновали планы отца, его мысли насчет Жана — я ведь предвидела, что рано или поздно они снова уедут. Но тем не менее я еще ни разу не коснулась этого вопроса. Я же знала, что за этим последует: спор, обида, боль. Поэтому я молчала. У нас было столько иных тем, что я даже забывала о самом важном.