Сюзанна и Александр

Оглавление

В его взгляде было столько теплоты, что я произнесла, вздохнув почти страдальчески:

— Морис, если бы вы знали, как я одинока.

— Друг мой, вы не созданы для одиночества.

— И тем не менее обречена на него. Такова воля рока.

Улыбаясь, он произнес:

— С роком надо бороться.

— Увы, господин министр. Этому искусству я не обучена.

Его взгляд, устремленный прежде на мои губы, скользнул ниже, на грудь. Я ощутила, как мне становится жарко. Он смотрел на меня дерзко, но, однако, в этом не было ничего грубого. Его взгляд не шокировал меня и не смущал, но волновал.

— Дорогая моя, той, что наделена вашими достоинствами, нечему учиться. Желать — значит владеть.

Я метнула на него застенчивый взгляд из-под дрогнувших ресниц, и сама не заметила, как с моих губ сорвалось:

— Такому человеку, как вы, Морис, я готова поверить.

И опять какая-то неопределенность повисла между нами. Бокалы вновь были наполнены. Мне казалось, с каждой секундой становится все жарче. Шампанское ударило в голову, туманило рассудок. И соловьи пели так сладко…

— Вы были так добры ко мне, Морис.

— Я буду так добр, что усмотрю в ваших словах и нечто большее, — сказал он иронично.

Помолчав, он добавил:

— Нет, милая моя. Я вовсе не добр. Мне кажется ужасной ваша сдержанность… Впрочем, в создавшейся ситуации один из нас, вероятно, должен проявить это качество.

— Меня необходимость призывает к этому, Морис.

— Ах! О какой необходимости вы говорите?

От шампанского, волнения и прочих чувств я была словно не в себе и ответила весьма туманно, потому что сама не знала, что говорю:

— Морис, есть вещи, о которых я сейчас не хочу задумываться.

— Вот как? Отлично.

Опираясь на трость, он подошел к перилам моста. С бокалом в руке я последовала за ним. Ночь казалась мне волшебной. Опьяняюще благоухали душистые травы, пахло мятой, душицей, майораном. Глядя в воду, можно было видеть, как меняются в ней зыбкие отражения моста. Сейчас, поздним вечером, были неподвижны полные мрака кущи парка, отбросившие тень на озеро, а в серебряном свете луны арки моста казались призрачными, как обитель русалок. Серебристые ясени, как великаны, застыли вдоль берега.

— Ваши волосы, — произнес Талейран.

— Что? — спросила я почти трепетно.

— Они нежны как шелк. Они сияют.

Он протянул руку, и я не уклонилась. Он коснулся моих волос, его пальцы медленно спустились ниже и погладили щеку. Голова у меня кружилась, от дрожи, охватившей все тело, я, похоже, могла упасть в обморок. Я сама не знала, чего хочу. Я знала лишь то, что мы заходим слишком далеко, но остановиться не могла. Это было не в моих силах.

— Вы кажетесь такой невинной. Как девочка…

«Нет, — сквозь звон, раздающийся в ушах, услышала я свой внутренний голос. — Это не так. Это совсем не так…» Потом сознание умолкло. Чисто физически, каждой клеточкой тела я наслаждалась близостью человеческого тепла, этой мужской лаской. Рука Талейрана, коснувшись моего подбородка, решительно привлекла меня к себе. Я не противилась даже тогда, когда ощутила на своих губах его поцелуй.

Мне было приятно. Я не чувствовала плотского волнения, но одно сознание того, что ко мне прикасается мужчина, дарило необыкновенное наслаждение. Он был очень спокоен и не делал никаких попыток продвинуться дальше. Он просто поцеловал меня. Да и поцелуй был короток — я встретила его полуоткрытыми губами, и все. Потом, на миг обессилев, я припала к плечу Талейрана, предчувствуя, что вот-вот могу заплакать.

Он гладил мои волосы, но не произносил ни слова. От него пахло шампанским. Я всхлипнула, и на этом мои рыдания прервались. Кровь тугими ударами стучала в висках, мне снова становилось очень жарко. Я поступаю плохо? Ну и пусть. Я тоже имею право иногда поступить плохо. Я не ангел. Я хочу быть нужной кому-нибудь. Хочу отдаться — даже не потому, что меня сжигает страсть, а лишь бы ощутить свою необходимость и преодолеть одиночество! И Александр сам виноват, что не дал мне почувствовать, что я ему нужна! Одно письмо, пятнадцать строк за девять месяцев — тьфу!

— Вы любите меня хоть немного? — прошептала я одними губами.

— Конечно, дорогая моя. Я очень вас люблю. Разве можно столько заниматься женщиной, которую совсем не любишь?

Мы оба понимали, что речь сейчас идет не о любви в самом высоком смысле слова. Мы говорили о симпатии, желании, какой-то зыбкой и странной грани между дружбой и любовью.

Я посмотрела на него, и в его глазах увидела свое миниатюрное отражение.

— Поцелуйте меня, — прошептала я почти сквозь слезы.

Он сделал это так, что я ахнула. В этом человеке самым удивительным образом сочетались холодность и страстность. Он поцеловал меня так, что на миг ноги у меня подогнулись, а вся я будто попала в поток расплавленного металла и сгорала там. Я чувствовала его руку у себя на груди, потом его губы на щеке, за ухом, на шее. Меня словно бросило в омут чувств — там были радость, волнение, желание, невыносимая сладость и невыносимый ужас. Я не хотела ничего иного, кроме как хоть одну ночь прожить во всей полноте ощущений. Я была рада тому, что слегка пьяна. Наконец меня охватило такое возбуждение, что никакие укоры совести не могли бы удержать меня от наслаждений, которые сулила эта ночь.

То, что они будут, я знала уже по поцелую. Этот мужчина был мне необыкновенно приятен. Его рука у меня на груди, его прикосновения, его возраст, имя, хромота — все это возбуждало меня, делало покорной, дрожащей и истомленной. Он оторвался от меня, кратко спросил: