Сюзанна и Александр

Оглавление

— Ему бы только иронизировать… Да и Поль Алэн не лучше. Ах, мама, у меня ужасная судьба!

Я невольно улыбнулась, слыша такие отчаянные слова из уст девушки, которой нет еще и семнадцати.

— Успокойся, Аврора. У тебя перед ними есть одно неоспоримое преимущество. Ведь ты не влюблена в них, нет?

— Нет. А какое такое преимущество? — спросила она, сразу заинтересовавшись.

— Если ты не увлечена, а они увлечены, то именно они у тебя в руках, а не ты у них. Мне кажется, ты сама отлично это понимаешь.

Она рассмеялась и сказала, что отлично умеет этим пользоваться, по крайней мере она насквозь видит, чего хотят от нее эти молодые люди, и ни одному еще не удалось ее провести. Мы обнялись, и я, понимая, что Аврора уже не ребенок, позволила себе небольшой откровенный порыв. Я рассказала ей о себе.

— Ты знаешь, Аврора, — сказала я наконец, — я не хочу тебя стеснять. Когда я была в твоем возрасте, я наделала немало ошибок. Жан у меня появился только по недоразумению. И все-таки, вспоминая все это, я думаю, что ничего не хотела бы менять. Даже от самого плохого я не отказываюсь. Ошибки, знаешь ли, делают жизнь полнокровной. А иногда даже оказывается, что то была вовсе не ошибка.

— Что ты хочешь этим сказать? — шепнула она.

— Я имею в виду то, что даже если ты ошибешься, это не так страшно. Это просто жизнь. Поступай так, как тебе велит сердце.

Она надула губы и сказала, что сердце ей пока еще ничего не велит.

Вынув яйца из-под наседок и собрав их в корзину, я приготовилась уходить. Я подняла корзину, показавшуюся мне довольно тяжелой, и прикрыла за собой дверь курятника. В этот миг кто-то окликнул меня:

— Мадам!

Голосок был тонкий, несмелый, детский. Я оглянулась. В пяти шагах от меня стояла худенькая девочка, одетая в очень нарядный бретонский костюм: яркая юбка, корсет со шнуровкой, белые чулки, козья шубка. Кружевной чепчик, явно новый и впервые надетый, прикрывал завитки светлых кос, скрученных, как улитки, за ушами. А из-под чепчика на меня вопросительно смотрели два зеленых глаза — прямо как два изумруда.

— Ты Берта! — сказала я обрадованно. — Что ж, здравствуйте, милейшая мадемуазель Бельвинь!

Она зарделась, переступила с ноги на ногу и неловко сделала реверанс. Потом природная живость взяла верх над налетом благовоспитанности; она улыбнулась мне прямо-таки ослепительно. Зубы у нее были белые, как жемчуг, и улыбка делала ее круглое личико очень хорошеньким.

— Ах, как хорошо, мадам, что вы меня не забыли! — воскликнула она на не слишком правильном французском. — А маленький сеньор тоже меня помнит?

— Ты говоришь о Жане?

— Да.

— Он очень хорошо тебя помнит, моя дорогая, но он сейчас далеко. Дед увез его из Франции.

— Ах, — сказала она опечаленно. Потом несмело спросила: — Может быть, вы передадите ему мои куплеты?

— Куплеты?

— Да, мадам, — проговорила она быстро, — ведь нынче адвент, и все девочки и мальчики посылают друг другу куплеты.

Я улыбнулась. Потом жестом подозвала ее к себе. Она подбежала. Наклонившись, я расцеловала ее в обе щеки.

— Конечно же, милочка, я передам их ему. Мне кажется, ты даже более любезна, чем Жан. Ты лучше помнишь вашу дружбу. Сколько тебе лет, Берта?

— Было десять на святую Катрин.

— Так ты уже барышня! Тебя, того гляди, скоро обручат.

Она прыснула со смеху, но тут же зажала себе рот рукой.

— Пойдем к нам, — сказала я ласково. — У нас на обед отличный рыбный суп, и, кроме того, я расскажу тебе о Жане.

— Правда? Вы меня приглашаете?

Мы вместе пошли к дому, и она щебетала мне что-то о своем первом причастии, белом платье и козочках, родившихся на ферме. Потом, внезапно запнувшись, она умолкла и со страхом посмотрела на меня.

— Ах, Боже мой! Ведь папа не позволяет мне ходить к вам!

— Почему? — спросила я, впервые слыша о таком. Я в этот свой приезд уже несколько раз видела Бельвиня, и он вел себя довольно почтительно по отношению ко мне.

— Не знаю, мадам. Но я спрашивала… и он не разрешил.

Помолчав, она так же испуганно добавила:

— Я лучше пойду, а то как бы он меня тут не увидел.

Она еще раз присела в реверансе и, так и не поглядев на меня, бросилась бежать к воротам так, что только белые чулки замелькали.

Эта встреча сильно задела меня, потому что напомнила о Жане. Я не видела сына почти полтора года. И с тех пор, как я узнала, что он вместе с дедом уехал в Сен-Жан-д’Акр, я не получила даже клочка бумаги, исписанного почерком Жана. Я не знала не то что подробностей, я не знала даже, ни когда мой сын вернется, ни где он сейчас находится. Помимо этого, я чувствовала себя бессильной что-либо изменить. Мне оставалось только ждать и надеяться, что с ним ничего не случится и что у моего отца хватит благоразумия, чтобы привезти Жана домой хотя бы на это лето. Единственное, что я сделаю тогда, — это уже никуда не отпущу Жана. Разве что в коллеж в Итоне.

И я снова, уже в который раз, подумала: но ведь у меня есть другие дети. И они-то не в Сирии, я могла бы их видеть, потому что имею на это полное право. В конце концов, это чудовищная несправедливость — то, что Александр выдумал мне именно такое наказание. Я должна бороться хотя бы за дочерей, и, черт побери, если он будет непреклонен, я тоже перестану обращать внимание на условности и перестану быть щепетильной. Если он действует любыми способами, лишь бы досадить мне, почему я должна сдерживать себя от обращения в республиканский суд?

А еще… Очень тяжелы были ночи. Просыпаясь, я часто воображала, что Александр рядом, иногда даже протягивала руку, чтобы через несколько секунд очнуться и убедиться в том, что все это мне только кажется. Его присутствия мне не хватало просто физически. Ушло из моей жизни что-то такое, что позволяло мне чувствовать себя спокойно каждую минуту. Я понимала, что со временем это пройдет, но сейчас мне было трудно. И так не хотелось расставаться с тем, что я имела раньше.