Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дик

Оглавление

156

— Ты ведь говорил, будто в Мальмбергете у нее отец?

— Он умер, — резко ответил лапландец.

— Ты это точно знаешь, Ула?

— Тут и толковать нечего, — презрительно произнес лапландец. — Это и так ясно! Разве пришлось бы девочке и ее брату бродяжничать по всей стране одним, если б отец их был жив? Разве нужно было бы двоим детям самим заботиться о себе, если б у них был отец? Разве маленькой девочке пришлось бы самой говорить с управляющим, если б отец ее был жив? Не помри ее отец, осталась бы она хоть на минутку одна? Особенно теперь, когда по всей Стране Саамов только и идет молва о том, какая она замечательная девочка? Сама-то она верит, что отец ее жив, но я-то думаю, что его уж точно нет в живых.

Человек с усталыми глазами повернулся к Уле и спросил:

— Как зовут эту девочку, Ула?

Сын гор задумался.

— Мне не вспомнить. Спрошу ее.

— Спросишь ее? Она что, уже здесь?

— Она наверху, в моем чуме!

— Как так? Ты, Ула, взял ее к себе, не зная, есть ли на то воля ее отца?

— А мне нет дела до ее отца. Если даже он не умер, он, должно быть, из тех, кто и знать не желает свое дитя! Он, верно, обрадуется, когда кто-нибудь другой позаботится о его дочери.

Рыболов, отбросив в сторону удочку, поспешно поднялся. Он словно пробудился к новой жизни.

— А может, отец ее не такой, как все люди, — продолжал сын гор. — Может, его преследуют мрачные думы и он не может работать? Какой это для нее отец?!

Рыболов уже шел вдоль берега.

— Ты куда? — обратился к нему лапландец.

— Пойду взгляну на твою приемную дочку, Ула.

— Вот и ладно, — обрадовался лапландец. — Пойди взгляни! Увидишь, какая у меня будет славная дочка!

Швед так быстро шел вперед, что Ула едва поспевал за ним. Немного погодя лапландец сказал своему спутнику:

— Вспомнил! Девочку, что я хочу взять в приемыши, зовут Оса Йонсдоттер.

Рыболов не проронил в ответ ни слова, он лишь ускорил шаг. Старый же Ула Серка так обрадовался, что ему захотелось громко смеяться. Когда они подошли ближе к стойбищу, к тому месту, откуда виднелись лапландские чумы, Ула произнес еще несколько слов:

— Она-то явилась к племени саамов, чтобы отыскать своего отца, а вовсе не для того, чтобы пойти ко мне в приемыши. Но если она не отыщет его, я охотно возьму ее к себе в дочки.

Рыболов еще быстрее зашагал вперед.

«Так я и знал, он испугался, когда я пригрозил взять его дочь к саамам», — сказал Ула самому себе.

Когда рудокоп из Кируны, который привез Осу-пастушку в стойбище, возвращался обратно, с ним в лодке сидело уже двое. Они сидели рядом, тесно прижавшись друг к другу и доверчиво держась за руки, словно боялись снова разлучиться. То были Йон Ассарссон и его дочка. Оба неузнаваемо изменились за эти несколько часов. Йон Ассарссон выглядел не таким сгорбленным и усталым, как раньше, а взгляд его стал ясным и добрым, словно он наконец получил ответ на то, что его так долго терзало. А взгляд Осы-пастушки не был таким по-взрослому умудренным, как прежде. Она нашла наконец человека, на которого могла опереться, кому могла довериться. Казалось, будто она снова становится ребенком.

XLVI НА ЮГ! НА ЮГ!

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ПУТИ

Суббота, 1 октября

Сидя верхом на спине белого гусака, мальчик мчался вперед высоко-высоко, под самыми облаками. Косяк диких гусей — а было их тридцать один — ровным строем быстро летел на юг. Ветер с шумом трепал гусиные перья, а крылья птиц с таким свистом рассекали воздух, что едва можно было расслышать собственный голос. Акка с Кебнекайсе летела во главе стаи, за ней следовали Юкси и Какси, Кольме и Нелье, Вииси и Кууси, Мортен-гусак и Дунфин-Пушинка. Шестеро молодых гусей, бывших в стае прошлой осенью, теперь покинули ее, чтобы самим заботиться о себе. Вместо них старые гуси вели за собой более двадцати гусят, которые вылупились и выросли этим летом в горной долине. Одиннадцать летели справа, одиннадцать — слева; гусята, как и взрослые гуси, изо всех сил старались лететь, соблюдая равные промежутки между собой.

Бедным малюткам еще никогда не приходилось совершать длительные перелеты и вначале им было трудно поспевать за стаей, летевшей очень быстро.

— Акка с Кебнекайсе! Акка с Кебнекайсе! — жалобно кричали птенцы.

— Что там еще?! — спросила гусыня-предводительница.

— Наши крылышки устали! Наши крылышки устали! — загоготали гусята.

— Чем дольше будете лететь, тем лучше пойдет дело, — ответила гусыня-предводительница, ничуть не замедляя полета. И в самом деле, она была права. Пролетев несколько часов, гусята больше не жаловались на усталость. Но в горной долине они привыкли по целым дням щипать травку и вскоре страшно проголодались.

— Акка, Акка, Акка с Кебнекайсе! — еще более жалобно завопили гусята.

— Что там еще? — спросила гусыня-предводительница.

— Мы ужасно хотим есть! Мы не можем больше лететь!

— Дикие гуси должны приучать себя кормиться воздухом, а пить — ветер, — ответила гусыня-предводительница; она и не подумала остановиться и неслась вперед, не замедляя полета.

Уже через час малютки и в самом деле как будто научились кормиться воздухом и пить ветер и больше не жаловались на голод. Стая диких гусей все еще мчалась над скалистыми горами северной Швеции, и старые гуси выкрикивали названия всех горных вершин и массивов, мимо которых пролетали, чтобы молодые их запомнили. Но когда они целый час выкрикивали: «Это Порсочёкко, это Сарьекчёкко, это — Сулительма!» — гусята вновь потеряли терпение.