СССР™

Оглавление

106

– Я – в Союзе.

– Рычев, держи себя в руках. Я ж запомню.

– Да хоть запиши. Миш, мы как договаривались? Мы делаем продукт, мы его представляем, насильно не впихиваем. Мы что сейчас нарушили?

– Формально ничего, но по сути...

– Не надо вот этого: по сути, по срути. Мы все по-честному сделали? По-честному. Мы Брякину деньги давали, иголки под ногти втыкали? Нет. Он нам подчиняется, мы его отговорить можем? Нет. Так какого хрена?

– Вот именно: какого хрена? Рычев, ты ж все понимаешь. Мы ж до сих пор находили общий язык. Ты не боишься, что мы его потеряем?

– Не-а.

– Не понял.

– Все ты понял, Михал Лексеич.

– Рычев, ты зря шутишь тут.

– Да я тут много чего зря делаю.

– Максим, давай по-хорошему. Ты готов к еще одной проверке, теперь настоящей?

– Да легко. Трубку кому передать: Арсенову, Богачеву, – (Ратаманский вжался в спинку кресла, Рычев ласково ему подмигнул), – Дуговому? Только скажи, сразу передам.

– Уперся, значит? Я ж по-хорошему с тобой. В последний раз прошу.

– Если это «по-хорошему» и «прошу», представляю, чего будет по-плохому и приказываю. Я, пожалуй, предпочту это узнать.

– Потом не жалуйся,– сказал Дьякин и бросил трубку.

– Постараюсь, – сказал Рычев в гудки, убрал телефон и сказал обмякшему Ратаманскому: – В общем, двери всем открыты – и Илье, и друзьям. А теперь, может, чайку?

4

Союз наш

грубоват для тонкого мужчины.

Владимир Маяковский

Если бы Красноярск с Союзом соединяла прямая дорога, Сергей по возвращении, наверное, кого-нибудь пришиб бы – пока свежи воспоминания и горячи шишаки. Если бы зимники до Верхнего Тыма и Белой Юрты немножко смотрели на календарь и раскисли бы, как того требовал апрель месяц, Сергей после возвращения, наверное, трое суток отсыпался бы, брился, срезал отмороженные участки тела или тихо плакал, прилипнув щекой к первой же рукотворной стеночке, ну а потом, конечно, кого-нибудь пришиб бы. Промежуточный вариант вылился в возвращение терпимое, но достаточно размеренное для того, чтобы воздержаться от игры в джинна, тысячу лет желавшего смерти грядущему избавителю. Но намерение пришибить – не насмерть – осталось, было благим, общеполезным и обуздыванию не подлежало.

– Кость, смена и личный номер – это с десятой по двадцать четвертую цифры?

– В смысле?

– В прямом, – терпеливо объяснил Сергей. – Код детали и сборки – двадцать пять цифр. Как узнать, кто конкретно делал и собирал?

– А, – сообразил Викторов, – ну да, первые девять – спецификация, последняя – особый резерв, значит, личные данные – с десятой по двадцать четвертую.

– Зашибись. Давай проверим, кто работал в первую смену на автосборке четвертого марта.

– Вот загадка ведь. Прям у нас на автосборке куча такая бригад. Да я тебе и так скажу – Ковалюки работали, Бизарев с Никоновым только с апреля подключились. А что такое?

– А, то есть в марте, считай, ручная сборка еще была. Мастера, блин. Ладно, а третий у Ковалюка кто? Ноль один ноль три?

– Маклаков, – сразу сказал Викторов.

– Ты всех наизусть помнишь, что ли? – с подозрением спросил Сергей. – Уточни, может, попутал.

Викторов покосился на проекцию экрана, но ответил уверенно:

– Во-первых, а чего тут пока помнить. Во-вторых, Димку уж я помню, вместе корпус строили. У него еще ведь... А, ты пропустил, видимо. В чем дело-то?

– Разговор к нему есть. Ковалюки сейчас на боевом?

– Ага. Перерыв как раз.

– Атлична. Пошли.

Перерыв был высокодуховным, как в фильме восьмидесятилетней давности. Народ в белоснежных робах сидел вокруг орхидеи, прихлебывал чай-кофе-компот, игнорируя свистящий шум машин и малых конвейеров, вокруг которых за стеклянными стеночками разноцветными тенями мелькали бригады дооснастки, и добродушно внимал жилистому парню с красным шрамом типа гарри-поттеровского, только сползшим на переносицу. Парень что-то веско рассказывал, время от времени зажигал многоплоскостную проекцию, тыкал в нее пальцем, гасил и тыкал пальцем в сторону стан-конвейера. Начальство он засек издали и, видимо, плавно предупредил об этом бригаду, однако говорил до тех пор, пока Кузнецов с Викторовым не подошли на расстояние негромкого оклика. Кивнул, вольно сел на свободный стул – так, что стульев больше не осталось, – и победно принялся прихлебывать черный кофе из кружки с подогревом.

Раз так, не будем тянуть, подумал Сергей, дождался первой же заминки в викторовских какдела-какиепроблемы-планвыполняем? – и сказал:

– Здрасьте, я Кузнецов из дирекции, служба развития. Маклаков кто?

– Я, – сказал синеглазый пацанчик, естественно самый молоденький, худенький и беззащитный.

Кто бы еще налажал – и кого бы еще было так легко и неприятно распинать. А что делать.

– Ты, Маклаков, чего Союз позоришь? – ласково спросил Сергей.

Маклаков распахнул глаза, – эх, как бы не заплакал сразу, – сглотнул и спросил:

– Ты, Кузнецов, почему так решил?

Сергей весело удивился. Ладно, тем лучше, интереснее и общественно полезнее.

– Дима, ты чего... – начал невысокий Ковалюк.

Кузнецов перебил:

– Родной, ты мне не тычь, я все-таки...

– Встречное пожелание, – коротко сказал Маклаков и уселся покрепче, даже кружку стиснул как гранату и так уперся ею в стол, что лунку, наверное, выжег.

– Не понял. А. Резонно. Будем на «вы». Вы... хм... выдеру и высушу. Давайте сначала: вы, Маклаков, вы своей работой Союз позорите и губите. Я на вашем «кипчаке» сейчас вернулся из Красноярска. Там все отработалось нормально, слава богу, а вот едва за город выехали – храп, да топот, да лязг и оверкиль с прихлопом, и копец котенку.