СССР™

Оглавление

– Есть, – сказал Ленька тем же заунывным тоном. – Восемь записей.

– Ага, – напряженно откликнулся Игорь.

– Ничего особенного. Две симки, куплены пять и два года назад, «МТС» и «Мегафон», выдача диплома МГУ, прописка в Мневниках и перепрописка у нас, брак и развод, и последнее – выдача нового паспорта взамен утерянного.

– Стоп, – скомандовал Игорь, вдруг осипнув. – Какой брак, какой развод?

– С одним и тем же человеком. Чернявский Эдуард Валерьевич, брак три года назад, развод – о, свеженький, в декабре. Еще что-нибудь поискать?

2

И долгий поцелуй разлуки

Союз любви запечатлел.

Александр Пушкин

Первый день прошел вроде нормально, ночь, правда, вышла не по возрасту образовательной. Я честно пытался почить на супружеском ложе чуть ли не до самого подъема. Потом приказал себе заткнуться или переключиться с бесконечных прокруток менее стыдных альтернатив последнего разговора («а что это, если не предательство, – нет, не так, – а тогда как ты объяснишь, – нет, лучше вот так: – я ведь тебе всегда верил и всегда рассказывал о себе – да, всю, да, правду, а ты») хотя бы на пересчет баранов. Потом обнаружил, что снова увяз в топтании по бесчисленным вариантам единственно возможного ответа. Плюнул – кажется, не в переносном смысле. Полежал с пустой головой. Обнаружил, что это состояние совсем не отличается от двух предыдущих. Снова плюнул – точно не в переносном смысле. Пошел менять постель. Обнаружил, что до подъема осталось на сорок минут меньше, чем было при отбое. Плеваться не стал, пошел за свежими простынями. Обнаружил, что стою, уставившись в сияющее нутро холодильника, – давно стою, судя по истошным трелям таймера. Плеваться не стал, продолжил поход за бельем. Обнаружил, что стою, уставившись в книжные полки, – как раз в Элькины пособия по логистике и финно-угорской морфологии. Тут я понял, что дело плохо, взял себя под ребра, довел до шкафа, вытащил простыни с наволочками, захлопнул дверь, распахнул дверь, заехал себе по локтю, шипя и выгоняя электрическую онемелость, забросил наволочку с простыней обратно, дошел до кровати, снял белье, отнес его вместе с одной подушкой в ванную и упихал в корзину под носки, вернулся в спальню, застелил все заново в сингл-варианте, полюбовался такой красотой, добавил для завершения картины покрывало, потому что сна не осталось ни в единой грани хрусталика, и отправился в кинозал за последним средством. Последнее средство до сих пор было безотказным – мой организм неоднократно и с блеском демонстрировал неспособность уживаться в одной реальности с подлинными шедеврами мирового синематографа, одинаково лихо скрываясь в анабиозе от Фассбиндера, Вендерса и Бергмана с Тарковским. На сей раз фокус не удался – и неудивительно: предаваться, так всеми. Я целиком и почти без пауз посмотрел «Сало» Пазолини, сходил помыться, вернулся почти живым, включил испытанный верняк, от которого в самых благоприятных условиях и в самом благодушном состоянии отпадал на третьей минуте, – и вуаля, через десять лет после первой попытки досмотрел себе на горе «Дни затмения» Сокурова. Больше надеяться было не на что.

Я удалился в спортзал, попутно обнаружив, что входная дверь осталась открытой. Элька, медведь-шатун и страшный маньяк с ножами вместо задницы этим не воспользовались.

В спортзале я два часа добивал то, что от меня осталось. Потом еще раз помылся, попытался позавтракать, яичницу выкинул в корзину, чай вылил в раковину, а тосты обернул калькой и убрал в шкаф, потому что хлеб ведь, – и поехал на работу, чуть не шарахнувшись у самого дома в какого-то дебила на «двойке».

Второй день тоже прошел нормально, хотя ближе к вечеру я отловил пару сочувственных взглядов. Кузнецов и Нина явно напрашивались на задушевную беседу про что стряслось, все пройдет и поплачься, легче станет. Рычать и тем более увольнять их я пока не собирался, потому предпочел поотворачиваться и не понять намеков.

После этого жить стало легче, а к вечеру и совсем распогодилось – Дашка все-таки помимо пур-тазовской прямой ветки придумала обходной вариант поставок вычищенного конденсата с Талакана (я даже не вздрогнул), причем такой обходной, что транспортное плечо сокращалось на полтыщи верст и почти на сутки при сопоставимой стоимости. Я Нового года не забыл, потому старался держаться с Дашкой посуше и поприлюднее. Но тут сыграла общая размочаленность чувств, я оценил Дашкину гениальность как-то совсем бравурно. Она качнулась на каблуках, – будто я ее в грудь толкнул, будто я фашист совсем, такую грудь толкать, – застыла на секунду, а потом Дашку как-то очень ловко и изящно повело ко мне. Не будь и я ловким, изящным и опомнившимся, не уйти бы нам от контакта. Но я его предупредил, прыжок был верен мой и скор. Я выскочил из-за стола как бы проверить забытый в куртке телефон, потом, не поворачиваясь к Дашке лицом, распахнул дверь и отдал Нине Ивановне несколько неотложных распоряжений. И тут же, не отходя на всякий случай от двери, сообщил Дашке, что хотел бы видеть ее окончательно просчитанный вариант завтра к обеду, – справитесь ли? Безусловно, сказала Дашка, как-то очень по-женски, зараза, усмехнувшись, и красиво, не торопясь, от бедра ушагала мимо меня в приемную. Каким взглядом проводит ее Нина и чего эти красавицы сочинят после, меня не слишком интересовало. Я прикрыл дверь, открыл окно, сделал несколько правильных вдохов-выдохов и вернулся к станку.

Вторую ночь я встретил опытным страдальцем: легкое одурение и песочек под веками не залили меня до макушки уверенностью в том, что уж сегодня я засну если не сразу, то на сотом баране точно.