Роковая корона

Оглавление

121

Мод испытала мимолетную благодарность к Жоффруа за его беспощадную правду.

— Думаю, что вы правы, — только и смогла произнести она. — Все мы были слепы.

— Что же теперь делать? Мы должны придумать свой план, жена.

— Сейчас я не могу даже двинуться, не то что обдумывать планы, — прошептала Мод. — Прошу меня извинить.

— Мы постараемся отомстить, не волнуйся. — Жоффруа крепко сжал ее руки. — Клянусь Богом, этот улыбающийся Иуда из Блуа заплатит за все. Клянусь моим сыном и наследником, я увижу тебя на английском троне!

— Мы также клянемся, — в один голос ответили Роберт и Брайан.

— С вашего разрешения, граф Жоффруа, я отбуду в Рим, — сказал епископ Анже. — Невзирая на результат, я должен выразить свой протест самому святому отцу. — Он сочувствующе взглянул на Мод: — Могу ли я чем-нибудь утешить вас, миледи? Может быть, помолимся вместе в церкви?

Мод выдавила из себя гримасу, отдаленно похожую на улыбку, и покачала головой. Только бы не свалиться с ног, пока она не доберется до своей комнаты.

Сопровождаемая озабоченными взглядами мужчин, она медленно пошла к выходу. Колени ее вдруг задрожали, и Роберт бросился на помощь сестре, но она отмахнулась от него. Боясь, что ее чувства сейчас выплеснутся наружу и она поставит себя в абсолютно глупое положение, Мод спешила поскорей укрыться от посторонних взглядов. Никто не должен догадаться об истинной сущности сокрушительного удара, обрушившегося на нее. Она почти бежала по витой лестнице, а потом вниз по коридору, пока не распахнула дверь в свою комнату. Ее фрейлины вместе с Олдит работали над гобеленом, менестрель пел «Радости любви», мелодию из Лангедока. Матерь Божья, она совершенно забыла о них!

— Господи, что случилось? — спросила Олдит, лишь взглянув на лицо Мод.

— Оставьте меня все… — выдавила Мод. — Милорд Глостер расскажет тебе новости, Олдит. Я не в состоянии…

Щебеча, как стая воробышков, фрейлины покинули комнату в сопровождении Олдит и менестреля. Уже подойдя к двери, Олдит попыталась вернуться, но Мод решительно отмахнулась от нее. Обитая гвоздями дверь тихо затворилась.

Оставшись в одиночестве, она склонилась над серебряным тазом и несколько раз сглотнула комок в горле, подождав, пока волна слабости не отпустит ее; затем с облегчением опустилась на кровать под балдахином. Никакие прежние страдания не могли подготовить ее к этой сокрушительной боли, разрывающей сердце на части, к этой невыносимой, смертельной муке. Как мог Стефан так поступить? Как мог нарушить клятву, данную ей? Предать их любовь? Так ее опозорить? Мод едва сдержала стон: непрошеные образы прошлого мучительно возникли в памяти — Стефан, резвящийся с ней в реке, неподалеку от Винчестера, целующий ее теплыми, настойчивыми губами; Стефан, нежно обнимающий ее в хижине под Виндзором, с такой страстью обладающий ее телом и воспламеняющий ее саму; Стефан в Руане, умоляющий ее пренебречь ответственностью и долгом и бежать вместе с ним…

Мод призывала Бога облегчить ее страдания в этот страшный час, молила Пресвятую Деву Марию помочь ей выдержать смертельную муку утраты. Но силы небесные были глухи к ее воплю о помощи. Охваченная полной безнадежностью, Мод расплакалась. Бурные, судорожные рыдания сотрясали ее тело. Совершив измену, Стефан отнял у нее и память об их любви, которая давала ей силы жить, и трон — цель, побуждавшую ее к жизни. Теперь у нее не было ни любви, ни цели. Она осталась ни с чем. Ради чего жить теперь?

Раздался нетерпеливый стук в дверь, и послышался требовательный голос сына:

— Мама! Мама!

Безучастная ко всему, Мод не отвечала.

Генрих закричал, затем рывком открыл дверь и вбежал в спальню. Его серые глаза нетерпеливо вспыхнули, когда он увидел, что мать лежит на постели, и этот требовательный, полный осознания значительности собственной мужественности вид был почти забавным.

— Мама отдыхает, моя крошка, — удалось прошептать Мод. — Иди к Изабелле.

Не обращая внимания на эти слова, Генрих, всегда очень настойчиво добивающийся своего, вскарабкался на кровать и стал, как козленок, тыкаться головой матери в руки, зарываться носом в ее шею.

— Пожалуйста, сынок, дай мне отдохнуть. — Мод поцеловала макушку маленькой круглой головки.

Мальчик сел и молча уставился на нее, пытаясь, по-видимому, понять, в чем дело, почему мать не такая, как обычно. Он поцеловал Мод влажным, свежим, как бутон розы, ротиком, сполз с кровати и выбежал из спальни, шумно захлопнув дверь. Генрих… Сквозь жгучую боль утраты глубоко в душе Мод шевельнулось напоминание о том, что от Стефана у нее осталось живое наследие чувства, когда-то соединявшего их.

Новый приступ горя начал овладевать ею, но Мод подавила его, как злобного врага, похоронив глубоко внутри себя. Как хорошо было бы выплакаться… Но в памяти всплыли давние слова отца: «Внучка Завоевателя не должна плакать».

«Я не должна уступать, — сказала себе Мод, — даже если разорвется сердце и смерть покажется желанным избавлением. Я должна жить — ради Генриха. Его наследство украдено так же, как и мое. Отец хотел, чтобы его наследницей была я, а после меня — его внук Генрих. Я не позволю Стефану забрать то, что принадлежит мне! Я буду королевой!»

Горе постепенно замирало, уступая место гневу; отчаяние переходило в жесткое решение; страдание оборачивалось гордостью, а желание умереть исчезло перед необходимостью восстановить права своего наследника. С мольбой, идущей из самого сердца, Мод взывала к предкам о помощи — она должна отомстить за смертельное оскорбление, нанесенное Нормандскому королевскому дому. И ей почудилось, что целый сонм теней — первый герцог Ролло; Ричард Бесстрашный; Роберт Великолепный; великий Завоеватель и его гордая жена Матильда; хитроумный Лев Справедливости, ее отец, — поднялся, чтобы ответить на ее отчаянный призыв.