Женщины. Разговор не о мужчинах

Оглавление

Ольгерта:

Если женщина думает, что мужчина разглядывает ее тело, то она начинает сокращать свое присутствие, старается не проявлять активности: меньше разговаривает, не жестикулирует, не поднимает глаз и не разглядывает окружающих, чтобы не привлекать к себе внимания. Если мужчина думает, что женщина оценивает его тело, то он, скорее «распушит хвост», чем сократится. Общество в такой степени приучило женщин к мысли о том, что их оценивают в первую очередь по внешности, что они сами начинают оценивать себя подобным образом. Женщины в буквальном смысле превращаются в объект — они прекращают говорить и выражать себя. Причем именно мужской взгляд, а не просто любой взгляд, влияет на презентацию женщин. Девочка, выросшая в культуре объективации женского тела, боится заявить о себе как о личности. Под мужским взглядом она прекращает выражать свой интеллект, свои способности, она выглядит застенчивой и неуверенной в себе. Когда женщин разглядывают или пялятся на их грудь — это не комплимент. Любая личность хочет высказаться и донести свои мысли до аудитории без опасения, что окружающие будут заглядывать в это время в вырез ее кофточки. Объективация влияет на личную и профессиональную жизнь женщин. Мужчина не начинает таким же образом ограничивать свою личность, когда женщина уделяет внимание его телу, потому что у него нет такого опыта объективации, как у нее. Общество не учит мужчин, что все будут судить о них по тому, как выглядят их тела — определенно в мужской социализации внешность подчеркивается гораздо меньше. Просто удивительно, как седые интеллектуалки смущенно прячутся за полотенцами на пляже, в то время как мужчины всех возрастов и размеров тела спокойно разгуливают по песочку, улыбаясь и чувствуя себя совершенно комфортно.

Лолита:

…и получается, что удел женщины — быть овеществленным, опредмеченным существом без автономного сознания, без своего, не мужского, взгляда. И даже так, исключая оппозицию от противного — без своего ЖЕНСКОГО взгляда. Ибо в «мужском» мире женщина, отмеченная наблюдениями «мужского», выдаваемого за общечеловеческий, взгляда, низводится до роли объекта, и ее первейшая функция сводится к тому, чтобы радовать мужской глаз; быть частной собственностью, быть «приложением к мужчине» (Бальзак), а приложение не может быть наделено сознанием; и чем более она «годна», тем престижнее обладание ею. Кукла, марионетка — ею руководят, она — объект.

Порабощенные многовековым угнетением, которое отняло не только возможность, но и всякую потенцию к обучению, но обязало тяжелой работой в случае трудящихся низов и замутненными «тайной женственности» сознаниями в случае праздных верхов, женщины не могли говорить, и тем более — говорить от своего имени, ибо имен у них не было. И, как водится, они не солидаризировались между собой как женщины; скорее — классово, в привязке к своим мужчинам, к своим руководящим субъектам; в то время как мужская солидарность «общечеловеческого» опыта творимой мужчинами истории всегда была и бытийствует поныне, в отличие от женской, которая по сей день в процессе социализации маркируется враждебной. (Расхожий стереотип напоминается постоянно: первой твоей предательницей окажется либо сестра, либо ближайшая подруга.)

Потому единственный голос, слышимый в мире и порождающий законы его существования, был мужским. Мужчины говорили от лица человека вообще, но, будучи мужчинами, говорили, конечно, о себе, представляя женщину как объект, пустышку, область притязаний и вожделений.

Женщина молчала, ибо ей нечего было сказать, некогда было сказать, незачем. Она всецело подчинялась общечеловеческому, а значит — мужскому опыту. Ведь она не субъектна, и путь к субъектности женщине был заказан. На этом фоне интересно начало модернистских практик ХХ века: таких как, например, «поток сознания», где самими канонами письма обязывалось выведение субъектов.

Только в середине ХХ века женщины стали по‑настоящему говорить, солидаризироваться, и, как следствие, становились субъектами истории, отбрасывая навязанную безымянность получеловека. Но «мужской взгляд» неотступен и продолжает властвовать над умами, и вместе с постиндустриальным развитием получает распространение сексуальная объективация — вместе с сексуальным раскрепощением или, по‑другому, сексуальной революцией, но на деле — вместо нее.

Пока восторженные девушки и юноши встречали, как им казалось, сексуальный рассвет истории, новую эпоху свободной во многих смыслах любви, пытаясь противодействовать мифам, вернуть свою отчужденную ханжеской моралью сексуальность, новая эра капитализма брала на вооружение методы их борьбы. И в итоге все освободительные инициативы — нет, не были подавлены, — они были извращены, и сексуальность, вывернув наизнанку, сделали отчужденной по‑новому.

С того времени все идет по заданному руслу. Весь маркетинг строится на сексуальной объективации женщин: с помощью их обнаженных тел продается все — от бензина до шоколадных конфет; сексуализированные образы распространяются повсюду; реклама кишит двусмысленными слоганами, не позволяя закрепиться женщине обновленной, женщине, становящейся субъектом истории наравне с мужчиной, беспрестанно напоминая миру: она — объект, бери ее, если захочешь; вся ее красота, говорит нам СМИ, — для тебя; вся твоя красота, говорит нам СМИ, — для него. И женщина, оставаясь «вещью в себе», становится «вещью для». И сложно, прогуливаясь ночью по улице, объяснить проходящему мужчине, решившему вдруг, что ты здесь не просто так: мои губы красны в этой ночи исключительно потому, что мои губы красны в этой ночи. И ничего более.