Пером и шпагой

Оглавление

От дома Апраксина до самой Невы устлали дорожку коврами. Дебелые бабы подхватили маршала под локотки и свели его — эту сверкающую бриллиантами тушу! — по мраморным лестницам. На улице выскочили вперед девки, взмахнули узорчатыми платами:

Батюшка — богат, Черевички купил, А жених не тороват, Одарить позабыл…

Сбежался народ поглазеть на этакое невиданное чудо. Калмык нес перед Апраксиным блюдо с медью, и маршал горстями сыпал в толпу звенящие пятаки. У берега качалась тридцативесельная галера, крытая шелками и бархатом. В золотой клетке при виде хозяина павлин распустил свой яркий хвост — закричал отвратно. Бабы усадили маршала на диваны, в корме ставленные, и грянули тулумбасы. Загудели рожки, затрещали ложки. Гребцы в костюмах венецианских дожей вздохнули разом: «О-о-ой!» — и галера рванулась на просторы Невы, в гудение ветра, в пересверк брызг, в сияние солнца.

Шибко шли, весело. Блестели лопасти весел, оправленные в чистое оренбургское серебро. Звенела вода, и пели бабы. За Летним садом развернулась галера и, проскочив под мостами, вошла в Фонтанку. На Литейном берегу, где дымили арсеналы, голые арабы купали слонов, а недалече от слонов паслись мужицкие коровенки. В портомойнях дружно лопотали вальки прачек. Шумели по левую руку леса, а в лесах похаживали разбойнички…

За Невскою першпективою галера потабанила. Прямо к Аничкову дворцу вел канал от Фонтанки, и подъезда не было тогда у дворца, а была в те времена только пристань. Сияющий и громадный, тяжело дыша, маршал вступил на ступени лестницы, с которой его не единожды спускали вверх тормашками за игру нечистую.

С ходу, едва увидев императрицу, Апраксин плюхнулся ей в ноги:

— Освободи, матушка! Слаб я…

— А мы укрепим, — сказала Елизавета. — Жалую на поход в генерал-фельдмаршалы. И шатры Могола Великого индийского бери для ставки своей. Покушать ты на золоте любишь, знаю, так любой сервиз бери от стола моего. Сама из деревянной мисочки есть готова, а тебя не обижу… Встань, фельдмаршал!

Апраксин встал, запричитал жалобно:

— Не совладать мне с Фридрихом, силушки нет… Елизавета не любила, когда перечат:

— На твою силушку никто и не глядит. Ведомо, что слаб ты… Да не тебе драться, а солдату.

— Неучены мы, матушка. В дураках ходим!

— Все неучены, пока не биты, — отвечала Елизавета.

— Где уж нашему российскому плюгавству с королем прусским тягаться! Ты гляди-кось, как он по Европам чешет… Как даст — все враз костьми ложатся без дыхания.

— Трус! — крикнула Елизавета. — Гляди на меня: женщина слабая, ногами больная. И — не боюсь! Такую войнищу затеваю… Ступай же прочь, скула рязанская. И, чтобы не мешкая, в Ригу ехал — армия не ждет, ступай прочь!

Апраксин, навзрыд плача, выкатился за двери. Там его снова подхватили румяные пригожие бабы. Снова распустились в воздухе легкие цветастые платки:

Батюшка — богат, Черевички купил…

Когда галера отплыла, Елизавета взглядом подозвала к себе адмирала. Мишуков без робости подошел.

— Захар Данилыч, что скажешь-то? — спросила она подавленно. — Хоть вы, флотские, утешьте меня.

— А мы люди не вельможные, — отвечал ей адмирал. — От нас, кронштадтских, ты токмо единую правду услышишь! Батюшка-то твой меня палкой бил еще в чинах лейтенантских. Бил он меня и приговаривал: «Ой, и дурак же ты, Мишуков! Ну, кто же говорит вслух то, что думает?» Однако говорю по-прежнему — все, что думаю!

Елизавета, смеясь, протянула ему руку:

— Шут с тобой. Целуй же…

Этикету не обучен, адмирал схватил царицу за руку, поцеловал выше запястья. Понравилось — и еще разок чмокнул.

— Ох, и боек ты, флотский, — удивилась Елизавета. — Сколь же лет тебе, Захар Данилыч?

— На восьмую десть меня уже кинуло.

— А не робок ты, старче?

— Чего? — не сразу расслышал адмирал.

— Не совсем-то молоденький ты, говорю.

— А-а-а… Только б на абордаж свалиться, а в драке-то я горяч бываю. Вот, помнится, случай был.., ишо при баталии Гангутской, при батюшке твоем, случилось мне раз…

— Ну-ну, погоди! В порядке ли эскадр свой содержишь? Мишуков стал загибать перед ней тряские синеватые пальцы:

— Не флот у тебя, матушка, а дерьмо протухшее. Ты бы помене на гулянки тратилась, а лучше бы флоту деньжат скинула. Смотри сама детально: кильсоны в течи, брандкугелей нехватка, рангоут погнил, такелаж размочалился…

Елизавета поспешно закрыла уши:

— Ой, батюшка, что ты меня ругаешь? Да еще слова-то какие зазорные придумал… Скажи по милости языком внятным: галеры твои потоппут или не потопнут, если их в море вывести?

Мишуков ответил:

— А чего им тонуть, коли мы на них плаваем? Подобьем где надо паклей да просмолим. Поплывут, куда ни прикажешь.

— А матросы мои — здоровы ли?

— Кррровь с ррромом! Секи любого, матушка: ему — хоть бы што, даже не обернется…

Елизавета, удовлетворенная, поднялась:

— Термин свой из дворца вынеси: я в морской брани не смыслю. — Раскрыла веер и обмахнулась. — Отпиши Кашкину, Петру Гаврилычу, в Ревель, дабы эскадр весельный в самой скорости был готов. Бомбардирской же эскадре Сашки Вальронда быть начеку загодя. И города прусские, кои у моря стоят, по плану Конференции, брать будем совокупно — и армейски и флотски!

Раскрыла шкатулку, среди жемчугов и ниток коралловых нашла свою орденскую ленту. Потянула ее из вороха драгоценностей:

— Нагнись, адмирал.., жалую! Хоть и облаял ты меня сердито, а все едино.., флотские люди мне любы: они не скулят!

— Матушка, — проскрипел старик. — На кой мне ляд лента твоя, коли помру скоро. В гробу я и без лент хорош буду! А лучше дозволь еще разок ручку поцеловать? Уж такая она у тебя.., вся белая, пребе-е-елая!