Пером и шпагой

Оглавление

Позже всех удирал от Кунерсдорфа на хромающей рыси гусарский отряд ротмистра Притвица. Кони мотали гривами, острый пот их был невыносим, по пикейным штанам Притвица стекала кровь.

На полном разбеге вдруг замер отряд:

— Там на холме кто-то стоит… Неужели король?

— Я ничего не вижу в этом дыму.., я ослеп!

— Да вон там.., видите? Перед ним торчит шпага… Когда гусары подскакали к Фридриху, он даже не глянул на них. Король закостенел в своем отчаянии. Притвицу возиться с ним было некогда: с пиками наперевес за ними уже гнались казаки. Ротмистр схватил короля за пояс, гусары перекинули его в седло. Настегнули под ним лошадь:

— Король, очнитесь же наконец! Фридрих не брался за поводья, и на скаку его мотало в седле, словно тряпичную куклу: вот-вот вылетит на землю. Притвиц, обернувшись к отряду, гаркнул:

— С нами король, ребята, а потому — на шенкелях! Фридрих вдруг вцепился в руку ротмистра:

— Притвиц, я погиб… Я погиб, Притвиц! Навсегда! Выстрелом из пистолета (одним, зато удачным) Притвиц убил чугуевского офицера, и гусары оторвались от казачьей погони. И все время бегства король хватал ротмистра за руки, восклицая жалобно, как ребенок:

— Притвиц, пожалей меня… Притвиц, презирай меня… Притвиц, убей же меня! Притвиц, я не хочу больше жить…

За прудами, в тени развесистых буков, они спешились. Правили амуницию, подтягивали сбитые в скачке седла. Притвиц одним махом осушил фляжку с вином, размазал кровь на штанах, сказал королю:

— А сейчас побежим дальше. Баталия проиграна — ладно… А вот что нас ждет после поражения.., это, я скажу вам, ваше королевское величество, будет уже настоящее дерьмо! По седлам, гусары! С нами король! Идем дальше — на шпорах, на шенкелях!

***

Салтыкову принесли шляпу Фридриха Великого. Старик расправил в пальцах ее мятые поля, хлопнул по колену, выбивая из шляпы перегар порохов и прах многих битв, многих побед короля…

— Хоть на стенку вешай! — сказал аншеф. — Это почище любых штандартов будет… Одначе, — присмотрелся он к суконцу, — так себе шляпка. Простенькая. Зато она укрывала уж больно горячую голову, которую мы и остуди-, ли сегодня под Кунерсдорфом.

Адъютант доложил командующему, что обед давно стынет.

— Ну, ладно, — огляделся Салтыков. — Баталю я дал. Кажись, и конец всему… Митенька, подсоби подняться. Ноги что-то не идут. Ослаб я… Не пивши, не евши, с утра раннего на ногах. Истоптался весь. Веди меня к столу…

За обедом старик поднял бокал с розовым вином, попросил собрание, чтобы не шумели, — сейчас он говорить станет:

— Судари мои, победили мы, и победу нашу поясню. Фридрих нас «косой атакой» удавить хотел. Весь наш левый фланг он охватил. Но.., сколько же можно «косить»? Я его на этом и поймал. Фридрих угодил в петлю, которую для нас уготовил. Нельзя хорошее применять неустанно, ибо хорошее от повторений частых худым становится… Надо новые пути изыскивать!

— Ясно! — раздалось за столом. — Наливай.., едем дальше!

— Стой ехать, — придержал собрание Салтыков. — Я главного еще не высказал… Фридрих имел шанс разбить нас сегодня!

— Как? Почему? Когда? — раздались выкрики.

— А разве вы не заметили? — прищурился Салтыков (и все увидели по этому прищуру, что старик-то хитер). — Ему бы, — сказал аншеф, — надо горячку со Шпицбергом не пороть. Бросил бы он свои войска на Юденберг, откуда я резервы-то свои отвел.., вот тогда б он усадил нас крепко!

— Петр Семенович, — спросил его один генерал, — ежели ты ведал про это, так чего же рисковал столь легкомысленно!

— Легкомысленно, сударь, я не рисковал! — вспыхнул старик. — Это Фридрих рисковал легкомысленно, оттого и проиграл… Я же рисковал глубокомысленно!

Через несколько дней с возгласами: «Честь и слава, виват Россия!» — были брошены к ногам Елизаветы еще 28 знамен армии Фридриха…

А шляпу Фридриха и сейчас можно посмотреть. Она лежит на стенде — под стеклом, как реликвия Кунерсдорфа. Ее хранят в Музее Суворова в Ленинграде.

ЧУДО БРАНДЕНБУРГСКОГО ДОМА

Была ночь… Ах, какая ужасная была ночь! Фридрих рухнул на землю, гусары развели костер, и король нашел в себе сил написать в Берлин своему брату:

«Вокруг меня все бегут, и я теряю мужество. Я не вижу выхода из положения и, чтобы не солгать, считаю все потерянным. У меня нет средств к спасению, мне кажется — все погибло. Прощай навсегда!»

В поле отыскали шалаш, короля уложили на ворохе хрустящей соломы. Фридрих метался, часто вскакивал, громко плача:

— Как спасти Пруссию? За лучшее считаю — отречься от престола! Скачите в Берлин, гусары: двору с министрами выехать в Магдебург, богатым купцам забрать капиталы и спасаться…

Всю ночь рыдания короля прерывали сон усталых людей.

— Берлин можно сдать, — разрешил король среди ночи. — Пошлите гонца, чтобы магистрат приготовил столицу к капитуляции!

Эта ночь, проведенная вблизи деревушки Отшер на Одере, — эта ночь приблизила старость. Когда рассвело, спутники Фридриха были поражены переменой в облике короля. Скорбные черты лица, острые и иссушенные, будто мумифицированные, Фридрих сохранил уже до конца дней своих. Но приобрел он их после Кунерсдорфа.

Наступившее утро не внесло успокоения в душу Фридриха, и он был близок к самоубийству… С лютой ненавистью он кричал:

— О-о, если б мои негодяи умели исполнять долг! Теперь я страшусь своих же войск более, нежели неприятеля…

Так отзывался король о своих солдатах. И это тогда, когда русские — на его же глазах — умирали, целуя свое ружье. Теперь все кончено, и за ночь он утвердился в мнении, что Салтыков уже пирует в Потсдаме, а в Сан-Суси, где книги и картины, где окна полны света, а залы грезят античной славой, там бушуют сейчас пьяные дикари-калмыки… Король провел рукой по воздуху, как бы зачеркивая все свое прошлое: «Прощай, прощай, прощай!» В Отшер явился какой-то офицер и доложил, что привезли несколько спасенных от русских орудий.