Пером и шпагой

Оглавление

ФРИДРИХ ИГРАЕТ ВА-БАНК

Неважно складывался этот год у Фридриха: под Прагой он повержен, под Коллином разбит и откатился в Саксонию; французы шли через Ганновер прямо в незащищенные пределы королевства с запада. И наконец Гросс-Егерсдорф поставил на лоб короля громадную шишку. Казалось, что дни Фридриха уже сочтены; еще один удар союзных армий — и Пруссия, этот извечный смутьян в Европе, будет растерта на политической карте, как последний слизняк.

Вольтер, на правах старой дружбы, в письме к Фридриху советовал ему, пока не поздно, разумно сложить оружие. Но вера в «чудо» не покидала короля, и он отвечал Вольтеру стихами:

Pour moi, menace du nautrage, Je dois, en affrontant 1'aurage, Penser, vivre et mourir en roi…»

«Под угрозой крушения, встречая Бурю, я должен мыслить, жить И умереть как король… (франц.)»

Армия герцога Ришелье легко катила в прусские провинции, и Фридриху доложили, что под жезлом маршала Франции 24 000 человек.

— Это парикмахеры, а не солдаты, — отвечал Фридрих. Разведка ошиблась в подсчете и тут же поправилась:

— Король, Ришелье гонит сто тысяч!

— Тем лучше, — отвечал Фридрих. — Зато теперь я спокоен, что меня причешут и припудрят по всем правилам куаферного искусства…

Король был весел, как никогда, и велел отсчитать из своей казны 100 тысяч талеров — по одному талеру на каждого солдата армии маршала Ришелье.

— Я немного знаком с герцогом, — сказал король. — Этот старый парижский лев сильно промотался. Перешлите ему мои денежки на пошив новой роскошной гривы!

Ришелье взятку от Фридриха охотно принял, и тут же его армия замерла, как вкопанная, перед самыми воротами Магдебурга. Король Пруссии никогда не удивлялся действию, которое оказывают на людей деньги (он удивлялся, когда они не оказывали).

— Парикмахеров, как видите, я разбил стремительно:

Ришелье уже не опасен. Дело за маршалом Субизом, но он, по слухам, так награбился на войне, что вряд ли теперь нуждается в моем кошельке… Де Катт, — вдруг спросил король со всей любезностью, — а отчего вы ничего не ели сегодня за ужином?

— Благодарю, ваше величество, — уныло отвечал секретарь. — Последние события таковы, что я лишился аппетита.

— С чего бы это? — рассмеялся Фридрих. — Вы еще молоды, и вам не пристало поститься. Доверьте это дело монахам!

— Ваше величество, — произнес де Катт со всей осторожностью, — надеюсь, вы позволите мне быть откровенным?

— Мы друзья, де Катт. Я люблю вас. Говорите же!.. Был поздний час, и за окном уже давно уснула деревня, в которой они устроились на ночлег. Блестела при луне черепица крыш, глухо лопотала в камнях водяная мельница, большие лопухи лезли в окно крестьянской горницы. Король сидел в исподнем на постели, шпага была небрежно брошена на стул; из-под вороха подушек торчали рукояти пистолетов.

Де Катт заговорил, вслух рассуждая: Пруссия в кольце врагов, ее окружили сразу пять армий, и надежд на спасение нет.

— Может, гений Вольтера подсказывает нам правильный исход?

Фридрих соскочил с перин, его глаза сверкали.

— Де Катт! — воскликнул он с горечью. — Пробыв со мною рядом столько времени, вы могли бы стать и умнее. Наши дела блестящи! Мы велики, как никогда… Вы забыли о главном: о бегстве Апраксина, который ретирадою своею (неслыханной по глупости в истории!) спас меня. Русской армии более нет в моих пределах: она опять палит костры за Неманом в Ливонии! Фон Левальд ожил: он разворачивает свои войска на Померанию, чтобы сбросить в море шведские десанты. А я отныне, свободный на востоке от угроз России, вправе выбрать для себя любое решение.

— Какое, ваше величество? — робко спросил де Катт.

— Таких вопросов королям не задают, — в гневе ответил Фридрих. Он поспешно дунул на свечу, договорив в потемках:

— Ложитесь на сенник, де Катт, и спите. Вы даже не представляете, как вам повезло в жизни. Совсем молодой человек, вы состоите при неглупом короле, и вас ждут великие события…

Де Катт на ощупь отыскал дверь, и она тихо скрипнула в потемках.

— Я плачу, мой король. Я плачу от восторга… Спокойной ночи, ваше величество. Именем моей матери я благословляю торжественный сон великого человека…

***

Дороги тогдашней Европы представляли ужасное зрелище.

Двигались калеки и безногие, слепцы и прокаженные; шли, бодро и весело, полковые шлюхи и маркитантки; ползли в пыли старики и старухи; маршировали бравые капуцины, одичавшие от голода студенты-богословы и студенты-философы. Наполняя зловонием обочины трактов, эта армия неустанно двигалась через Европу, как чума… Нет, я не обмолвился, назвав этот сброд «армией»!

Ведь помимо Пруссии существовала еще и Германия, бывшая противницей Пруссии, — Германия, склеенная из трехсот шестидесяти пяти мелких, раздробленных княжеств. Сколько было в Европе средневековья рыцарей-разбойников — столько было теперь герцогств, курфюршеств, епископств. Все это называлось тогда общим именем «Германия», и эта Германия ополчилась на Пруссию…

Немецкие князья были сворой алчных бешеных собак. У них имелись замки, гербы и генеалогия разбойников, древо которых начиналось с большой дороги. Это было мерзостное дно всей Европы, ее гнусный хлам и поганое отребье.

Именно эти князья и представляли собой Германию. Дать для войны с Фридрихом здоровых солдат они не пожелали (ибо здорового можно продать) и потому спустили с цепи калек и попрошаек. Эта «армия» была вооружена палашами, палками, вилами. Но это так — лишь для приличия. Зато каждый германский воин имел сундук или мешок. Попутно, двигаясь на Фридриха, они вскрывали могилы, чтобы грабить покойников, раздевали раненых, убивали встречных путников… Мало того! — у этой грабь-армии был своей генералиссимус, князь Гильбургсгаузенский. Когда эта свора мародеров и нищих соединилась с французами, маршал Субиз брезгливо предупредил князя германского: