Пером и шпагой

Оглавление

— Значит, — рассудил Апраксин, — мы должны поспешить в маршах. А дабы ретироваться нам стало свободнее, надобно безжалостно облегчить себя в обозах…

Эти два человека настойчиво стремились от победы полной к полному поражению своей армии (иначе никак нельзя определить их действия)… И вот началось! Ярко горели на опушках леса громадные искристые кучи порохов. На огородах закапывали свинец и ядра. Рыли глубокие могилы — туда навалом сыпали ружья, даже не смазанные. Никто ничего не понимал. Но армию — гнали, гнали, гнали… Назад — в печальную Ливонию, в леса Курляндии. На маршах заклепывали пушки, бросая их стволы в болота поглубже. Резали усталых лошадей. Жгли лафеты и госпитальные фуры. Шли очень скоро, наспех зарывая умерших. Кричали на телегах раненые — под дождями, в грязи канав, на прусских ухабах. 15 тысяч своих больных Апраксин безжалостно, как последний негодяй, бросил по дороге своего бегства. 80 пушек он оставил врагу…

Теперь, случись ему принять сражение с Левальдом, он бы его уже никогда не выиграл. Ибо армии (это надо признать) у него уже не стало. Апраксин развалил свою победоносную армию!

Случайно в плен попал прусский офицер из полка «черных гусар». В ставке Апраксина, увидев адъютанта фон Келлера, пленный стал хохотать так, что фельдмаршал сказал ему:

— Вот вздерну тебя на елке, чтобы ты не веселился тут! «Черный гусар» сразу поник:

— Только не убивайте.., я вам скажу: вон тот офицер, ваш адъютант фон Келлер, давний шпион моего короля.

— Как? — подкинуло Апраксина кверху. — Эй, Келлер, идите-ка сюда… Вы слышите, что о вас говорят?

Келлер взнуздал лошадь, подтянул подпругу, упираясь драным ботфортом в потные бока своей кобылы:

— Слышал, ваше превосходительство, я все слышал.

— И разве можно в это верить? — спросил Апраксин. Келлер был уже в седле.

— А почему бы и не поверить? — ответил он, — Его величество, мой король, благодаря мне знает даже, на каком боку вы спите. Спасибо вам, мой фельдмаршал: при вашей особе я сделал себе великолепную карьеру.., там, в Потсдаме!

И — ускакал, больно терзая кобылу острыми испанскими шпорами.

***

Прибыл в Петербург из армии молодой генерал Петр Иванович Панин и был принят Елизаветою сразу же. Стоял перед ней крепыш, русак в ботфортах, заляпанных еще прусской грязью, прямо с дороги, небритый и чумазый.

— Эй, люди! — похлопала Елизавета в ладоши. — Данте сначала пофриштыкать моему генерал-майору!

— Не нужно, матушка… Дозволь слово едино молвить? Панин приблизился, обдав императрицу запахом лука:

— Измена, матушка… Руби головы, не жалеючи!

ИСТОРИЧЕСКИЙ АНЕКДОТ

Кавалерия бесстрашного Зейдлица кружила вокруг Берлина, оберегая его. Но совсем нежданно, глубоким обходным рейдом, кроаты Марии Терезии вышли к незащищенной прусской столице. Грабеж и дикая резня привели берлинцев в трепет. Командовал кроатами австрийский генерал Анджей Гаддик, который был предельно краток, как и положено храбрецу.

— Триста тысяч талеров — и мы уходим! — объявил Гаддик потрясенным членам берлинского магистрата.

Долго торговались, Гаддик скостил сто тысяч, благо надо было спешить: гусары Зейдлица вот-вот могли нагрянуть сюда, и тогда от Гаддика ничего не осталось бы… Ударили по рукам на двухстах тысячах талеров.

— Только отсчитывайте деньги быстрее, — сказал Гаддик.

— Не волнуйтесь, — успокоил его королевский финансист Гоцковский. — Слава о берлинских казначеях идет по всему миру… — Они умеют считать казенные деньги…

В ожидании выплаты контрибуций Гаддик вдруг вспомнил:

— О! Ведь самые лучшие перчатки в мире делают в Берлине… Это кстати! Заверните мне двадцать дюжин для подарка моей императрице: женщина хоть и в короне, все равно остается женщиной… Так что заверните двадцать дюжин!

Обещали завернуть. Гаддик бегал из угла в угол, весь в нетерпении. С кавалерией Зейдлица шутки плохи так же, как и с кавалеристами Циттена… Не выдержав, Гаддик наорал на Гоцковского:

— Хороши ваши хваленые казначеи: не могут отсчитать двести тысяч… Сколько успели отсыпать в мешки?

— Всего сто восемьдесят пять.

— Пятнадцать тысяч за вами! А я больше не могу ждать.

Мешки с деньгами покидали в коляску. Сверху уселся Гаддик.

— Стой! — заорал он в воротах. — А перчатки-то забыли!

Поспешно, в самый последний момент, Гаддику сунули связку дамских перчаток. Кроаты бросились от Берлина врассыпную, как нашкодившие воришки. Через два часа после их бегства в столицу ворвался на взмыленных лошадях Зейдлиц и отлупил членов магистрата плеткой:

— А меня не могли дождаться? Перчатки дарите этой венской бабе? Я вам покажу перчатки!.. Что скажет теперь король?

Король печально сказал:

— Учу я их, учу, а все равно берлинцы помрут дураками. Но Вена еще глупее Берлина: надо же догадаться устроить такой шум из-за каких-то перчаток…

Гаддик услужливо поднес в презент своей прекрасной императрице двадцать дюжин чудесных перчаток.

— Ах, какая прелесть! — сказала Мария Терезия, но…

И тут случилось то, чего никак не ожидал Гаддик: перчаткой его ударили по лицу. Он не догадался развернуть сверток еще в Берлине: все двадцать дюжин перчаток оказались с левой руки!

Гаддик после этого случая прожил еще 33 года, но так и не смог исправить свою карьеру при дворе. Всю жизнь потом он глубоко страдал из-за этих перчаток! Честно признаюсь, мне этого налетчика даже иногда жалко…

Так — анекдотом! — и закончился набег австрийцев на Берлин. В Петербурге ему не придали значения и отнеслись к событию только как к забавному анекдоту. Слово оставалось за русской армией, но сейчас она была далеко даже от Кенигсберга.