Пером и шпагой

Оглавление

Месть была, скажем прямо, не из красивых. Но маркиз Лопиталь превзошел даже Елизавету: он самолично, чуть не кулаками, вытурил из дома своего английского коллегу Вильямса.

— Здесь вам не Канада! — кричал Лопиталь, суетясь.

***

Накануне решительных событий Фридрих прописал фон Левальду очередной рецепт, по которому следовало быстро и безошибочно излечить Восточную Пруссию от угрозы русской армии. Иногда некоторые историки называют стратегию Фридриха планами опереточного героя… Пусть в этом разберется сам читатель. Вот что наказывал Фридрих фон Левальду в июне 1757 года:

— Когда русские пойдут тремя отрядами, вам следует разбить наголову один из них, после чего остальные отступят. Русские будут спасаться в Польше, где вы их и станете преследовать всеми своими силами!

Но, спрашивается, почему русские должны были идти именно тремя колоннами? И почему русские должны были спасаться в Польше? Чепуха… Очевидно, сама Екатерина, не шибко разбиравшаяся в военных делах, неверно поняла болтливого Апраксина.

Но если планы Фридриха оказались «опереттой», то и русский план кампании при первом же выстреле обернулся лишней бумажкой.

Все случилось не так, как думали Петербург и Берлин.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ. ОТКЛОНЕНИЯ

ЗАНАВЕС

С самого начала войны союзники тишком договорились:

«Будем опасаться слишком больших успехов России в этой войне!» Именно так сказал Людовик, и Вена ему поддакнула.

Не надо думать, что русская армия составляла громадный лагерь, — нет, Апраксин имел под рукой всего 65 187 солдат и 19325 лошадей (не считая верблюдов).

Фридрих имел постоянную оглядку назад — на Россию.

— Что там слышно в Петербурге? — спрашивал он. Депеши Вильямса и доносы шпионов успокаивали его: на Неве торжественно открыта Академия художеств; Апраксин завяз за Ковно; Елизавета опять не вышла к столу, занедужив…

— Кампания будет горячей! — сказал Фридрих, надвинув шляпу. — А потому разгрузите лазареты в Богемии и Дрездене, чтобы нам не возиться с калеками… Скоро будет не до них!

На пустынном шоссе в Саксонии отряд цесарских пандуров разгромил лазаретный конвой. Посреди дороги одиноко застряла коляска. Австрийский офицер дернул дверцу. Из кареты вырвался выстрел — прямо в лицо. Пандуры, окружив возок, обнажили сабли:

— Эй, вылезай по чести… Кто там стреляет? Из коляски вышел раненый прусский офицер. Он сдернул с головы парик и швырнул его себе под ноги.

— Венские котята! — прорычал он, выдернув шпагу. — Я адъютант великого короля Фридриха — генерал Манштейн… Ну, что же вы не разбегаетесь при звуках моего имени?

Град пуль пронзил его насквозь, и Манштейн умер посреди дороги, в пыли, фонтанируя кровью (но шпаги из руки не выпустил). Так погиб человек, которому никак нельзя отказать в смелости; главаря прусского шпионажа в России не стало… Фридрих очень сожалел о гибели своего адъютанта, и вдова Манштейна подарила королю записки своего мужа о России.

— О России? — блеснули глаза короля. — Как это кстати!

Теперь эти мемуары Манштейна, ставшие знаменитыми, можно прочесть в любой приличной библиотеке. А тогда они были идеологическим оружием, и король Пруссии пока еще сомневался, в какую сторону повернуть это оружие,

— за войну с Россией или за мир с Россией.

Он решит этот сложный вопрос позже. А сейчас из балтийской мглы, ершистые от пушек в бортах, уже выплывали к берегам Пруссии белогрудые русские фрегаты и прамы. Первые выстрелы в этой войне Россия доверила своему флоту.

МЕМЕЛЬ

— Вот и Мемель, — сказал адмирал Мишуков, опуская трубу. — Эскадр — на шпринг! Канонирные палубы обсушить. Крюйт-каморы проветрить. Команде — по две чарки. Кашу сей день варить с потрохами телячьими… Дать сигнал на «Вахтмейстер»: капитану бомбардиров Вальронду явиться на борт флагмана!

Ветер, дунувший из-за Куришгафской косы, сорвал жиденький паричок адмирала, и заплескались седые волосы моряка, кое-как обкромсанные ножницами…

А на серой взбаламученной воде рейда мотало бомбардирские корабли с зарифленными парусами. Захлестывало пеной «Селафаила», «Дондера» и «Юпитера». Рвало с якорей прам «Дикий бык», гневный и щетинистый от пушечной ярости. А на фрегате «Вахтмейстер» в нитку тянуло над рейдом брейд-вымпел начальника бомбардиров — Александра Вальронда.

Там уже отвалил вельбот, шли на веслах, выгребая в пене и в песнях, и скоро на борт к адмиралу поднялся капитан третьего ранга Вальронд: лицо красное — будто ошпарено, глаза распухли от соли и ветра, круглые — как у кота. Возле голенастых ног бомбардира крутился кортик офицерский, а на нем — золотом: «Виватъ Россия».

— Саня, — сказал ему в каюте Мишуков, — назавтре штурм… Готовы ли?

— И налил пузатую чарку перцовой. — Твоя! Пей, а я полюбуюсь. Еще смолоду зарок дал: после семидесяти лет в рот ее, проклятой, не брать!

— Дошли, — рапортовал Вальронд, — таким побытом… На «Юпитере» фок снесло, он же, падая, две стеньги переломил. На «Гаврииле» восемь кнехтов с планширем за борт кувырнулись. Все сгнило, кусками валится. На волне кранцы било. Ядра пушечные по декам раскатились. Воду из трюмов качаем ведрами. Не флот у нас, а — труха!

— Не труха у нас, а — флот, Санька! — отвечал ему Мишуков. — Ежели б трухой были, так до Мемеля не дошли б! А за то, что вы моряки не трухлявые, вот тебе ишо чарочка-отправочка. Выпей, голубь, во славу божию и ступай фарватер мерить…

Вальронд выпил не кривясь, пошел прочь — на дек. Кованные медью ботфорты бомбардира глухо били в палубный настил, звеня застежками, будто шпорами. Когда же перелезал через фальшборт, вздернулись рукава мундира, шитого не по росту, и стали видны на локтях свежие заплатки… Парады в Петербурге остались, а здесь — под Мемелем — и так сойдет!