Пером и шпагой

Оглавление

«Посылаю Вам самые верные известия относительно планов, касающихся русской армии. Они были сообщены мне здешним моим лучшим другом — великой княгиней Екатериной…»

Таким образом, оперативный план русской армии лег на рабочий стол короля Пруссии, хотя Фридрих, не платил за него ни копейки (англичане выкупили его за свои же кровные денежки, как и положено добрым друзьям). Фридрих поспешил передать этот план своему фельдмаршалу Гансу фон Левальду, который стоял с армией в Пруссии — как раз напротив армии Апраксина.

А весною опять было движение кометы по небосводу, и комета страшила Елизавету, зато радовала Екатерину, и великая княгиня высоко несла свою голову, словно готовясь к роли императрицы российской. Елизавета, встретясь однажды с невесткой, спросила ее любезно:

— А не болит ли у вас шейка, сударыня? Екатерина Алексеевна почуяла в этом вопросе намек на топор, которым в России издревле привыкли лечить искривленные шеи:

— Отчего, тетушка, вы меня спрашиваете о сем предмете?

— Да могла бы и поклониться мне… Горда больно стала!

Екатерина поклонилась с размаху — ниже, чем надо:

— Нет, тетушка, не болит у меня шея. Не болит, не болит…

Подступаясь к подножию трона, Екатерина окружила Елизавету своими шпионами, которые ловили теперь каждый чих больной императрицы… Вильяме активно участвовал в заговоре:

— Опять ночью была видна комета… Каково ее действие?

— Апоплексия сразит безошибочно, — отвечала Екатерина. — У меня имеются три лица, кои находятся при ней неотлучно. В решительную минуту мы будем предупреждены, чтобы действовать.

Фридрих поспешил обрадовать фон Левальда:

— Императрица больна, и это известие имеет для меня значение большее, нежели все остальное в мире!

Черные вороны кружили над Царским Селом, куда с весны выехала Елизавета, и в Петербурге полновластным хозяином остался канцлер Бестужев-Рюмин.

Только напрасно думала Екатерина, что, окружив Елизавету шпионами, она оградила себя от шпионов великого инквизитора — графа Александра Шувалова. Забившись в дальние углы дворца, продолжая ужинать на рассветах, императрица, словно филин, зряче глядела из пыльной тьмы:

— Погодите, детушки, я еще обозлюсь… Лизать вам всем горячие сковородки. Да не на том, а на этом свете сподобитесь!

Порою же, почуяв облегчение от недугов, Елизавета молодела, и тогда окна дворцов сверкали огнями, вакханкою неслась она по залам, в гусарских рейтузах в обтяжку, полупьяная и восторженная. Именно в один из таких дней французский балетмейстер Ландэ торжественно заверил Европу:

— Клянусь музою Мельпомены, никто не танцует менуэт столь выразительно, как императрица России!

Вот и сегодня откружилась Елизавета в танце с молодым адъютантом Апраксина и, словно очнувшись, спросила его:

— А чего это ты тут со мной пляшешь?

— Фельдмаршал, ваше величество, прислал меня из Риги, чтобы я привез ему двенадцать кафтанов новых. И весь бал испортила Елизавета своим криком:

— Да в уме ли он? Или поход на рижских баб замыслил? Ему Фридриха терзать надобно… И ты, молодец, езжай обратно в чем стоишь. Эй, люди! Выведите его отсюда…

***

Поезд французского посольства уже был под Петербургом, но Бестужев приложил все старания, чтобы въезд Лопиталя в столицу обошелся без пышности. Двадцать три роскошных берлина и столько же карет катились по Невской першпективе, но торжества на улицах не предвиделось. Однако простой народ увязался именно за каретой маркиза Лопиталя, который имел неосторожность держать на коленях свою любимую обезьяну.

— Скоморохи едут! — кричал народ, дразня обезьяну. — Фокус-покус казать станут… Гляди, Мишутка, кудыть оне заворачивать будут?

Лопиталь раскланивался во все стороны, обезьяна торопливо щелкала блох на лысой шкуре.

Елизавета срочно оставила Царское Село и выехала в столицу, чтобы самолично загладить вину перед посольством, которого она так страстно добивалась. Канцлер не придумал ничего лучшего, как запихать всю блестящую свиту Лопиталя в пустующий дом Апраксина. Ели там французы на золоте (это верно), но зато спали под лестницами.

Гроза началась скоро — на первом же вечернем приеме, который Елизавета устроила для близких ко двору. Вильяме разлетелся к Елизавете — для целования руки. Но рука императрицы, сжатая в кулак, вдруг скрылась за фижмами.

Елизавета Петровна заговорила — тяжело и сурово:

— Господин посол Англии, разве Лондон желает иметь врагом себе всю Европу? Ваши каперы опять не уважили в море Северном флага кораблей российских…

Вильяме нарочно уронил платок, чтобы, поднимая его, опомниться от этих ударов. Но, когда выпрямился с готовым ответом, Елизавета не дала ему и рта раскрыть.

— Отныне, — говорила она, — моим министрам дел с вами не иметь! И прошу покинуть столицу. Срок — неделя… Да будет так! И более не домогайтесь аудиенции. Эта встреча и есть наша последняя. Прощайте ж навсегда, господин посол Англии!

Коллегия иностранных дел правильно подсказала Елизавете момент для нанесения этого удара. Срок англо-русских торговых трактатов подходил к концу, и пора было выгнать англичан с Волги и с Каспия, где они со времен Остермана хозяйничали, как дома. Англия одним махом лишалась теперь русской пеньки, мачтового леса, дегтя, шелка-сырца, рыбьего жира, воска, меда, табака, мехов и.., железа!

Но коллегия была уже явно ни при чем, когда Елизавета довершила свою мысль чисто по-бабьи. Из дома графов Скавронских, где размещалось посольство Вильямса, она вышибла англичан с их сундуками и кофрами и впихнула туда французскую миссию.