Джентльмены чужих писем не читают

Оглавление

В разведшколе СВР в Балашихе на семинарах по экстремальным ситуациям инструктор всегда говорил им: помни про сфинктер. Обделавшегося шпиона колют в три раза быстрее. Хоть Курочкин в данный момент не шпион и колоться ему не в чем, кроме как в исключительной хитрожопости, что для разведчика вовсе и не преступление, всё равно ему крайне не хотелось бы осрамиться перед генерал-майором.

Молчание в кабинете резидента сделалось гнетущим. В кабинете было душно – что-то, как это тут всегда случается в самую жару, стряслось с кондиционерами, и вместо нежного прохладного сквознячка квадратные пасти вентиляционных отверстий мерно смердели тяжёлым и вонючим. Холёная рука резидента поползла по столешнице, судорожно цепляясь за исписанные листы бумаги, и листы посыпались на пол вместе с малахитовой авторучкой.

Помни про сфинктер, сказал себе старший лейтенант.

– Ну что, – обманчиво добродушным тоном начал резидент свой монолог. – Как вас там… Уточкин?.. Н-да… Нормального человека такой фамилией не назовут… Так что, сразу признаетесь во всём, или на конвейер вас определить?

– В чём, трщ грлмр?

При обычных обстоятельствах, не экстремальных, воинские звания, даже самые высокие, в стенах резидентуры вслух произносить возбранялось. Но теперь нужно было помнить про сфинктер. “Трщ грлмр” этому способствовало, а “Эдуард Авксентьевич” могло привести к непредсказуемым последствиям.

– Калифорнийский скунс вам товарищ! – голос Петрова зазвенел и раскалился. – На кого работаете, вашу мать?!.

– На внешнюю разведку Российской Федерации, – пробормотал Курочкин, отчаянно помня про сфинктер.

– Что ж вы в таком случае своего товарища боевого от пули не спасли?

– Я же вам уже рассказывал, трщ грлмр.

Петров грохнул кулаком по столу. Пока не сильно. Курочкин замолчал, а генерал-майор задумался. Его знаменитые на весь пятый отдел брови встали почти вертикально. Петров любил повторять, что настоящий разведчик должен уметь не только разговаривать бровями как языком, но, если понадобится, и страх ими внушать. Сам Петров этим искусством владел в совершенстве. Зато он никогда не матерился и со всеми подчиненными был исключительно на “вы”.

Пошёл третий час бессмысленного курочкинского стояния пред начальственным оком. Надо сказать, начальство довольно быстро разыскало и выдернуло его из недр Управления Полиции. Он едва успел дорисовать портрет террористки, дать подписку о невыезде (которую в Управлении брать с него очень не хотели) и письменное обязательство опознать подозреваемую в случае её задержания. На портрет мужика, за которым следил покойник, времени не хватило. Впрочем, Курочкин видел его, в основном, со спины, и нарисовать его так же чётко, как бабу, всё равно бы не смог. Насчёт подписки и обязательства ему ещё только предстояло доложиться генерал-майору, и это пугало его более всего. Сколько он ни говорил себе, что рано или поздно настанет пора раскрыть рот и обломать генерал-майору, как говорят на Родине, куда Курочкину очень не хотелось возвращаться, кайф, решиться он на это всё никак не мог.

Страшно.

– Так почему же вы… Рябочкин, сразу консула не потребовали, как вас учили? – задушевно, но без улыбки спросил Петров.

– Напугался, трщ грлмр, испанский язык позабыл под действием шока.

На семинарах по поведению на допросах инструктор всегда говорил им: когда тебя колет враг, или начальство арбуз вкатывает, – лучше казаться робким и глупым, чем наглым и хитрожопым. Пока сапогом по рёбрам не перепадет.

– По-испански консул будет – consul, придурок! – Петров опять начал набирать обороты, но Курочкин-то знал, что это пока только цветочки, ягодки начнутся, когда он ему скажет про подписку о невыезде. – Не consulo, не consulito, не consulininasto!!! Ничего, вспомните вы у меня испанский язык, вспомните, лейтенант. Вы ещё будете его молодым якутам преподавать, сидя на льдине! Ладно, что я тут с вами время теряю. Значит, завтра же в самолет – и в Москву. Там специалисты вам язык-то быстро напомнят.

– Нельзя меня в Москву, трщ грлмр, – пролепетал Курочкин, умирая от страха.

Настал ответственный момент.

– Почему это нельзя? – Петров посмотрел на наглеца с плотоядным интересом.

– Подписка… – еле выдавил из себя Курочкин.

– Что?! – гаркнул генерал-майор. – Не слышу!..

– Они с меня подписку взяли о невыезде и обязательство явиться на опознание, – понёс Курочкин на одном дыхании, – я получаюсь единственный свидетель нельзя меня в Москву скандал будет международный.

Генерал-майор побагровел и выдохнул из себя воздух с такой силой, что Курочкин покачнулся и неожиданно для себя икнул. Знаменитые генеральские брови образовали два прямых угла, вершинами воткнувшиеся в веки. В течение следующих пяти минут ничто, кроме свистящего сопенья генерал-майора и судорожного иканья старшего лейтенанта, не нарушало тишины в душном кабинете резидента. Их дуэт звучал довольно слаженно: на один соп-высоп Петрова приходился один ик Курочкина.

– Что ж все такие мудаки-то вокруг, – каким-то плаксивым шепотом заговорил генерал-майор. – Нет, я спрашиваю, что ж, что случилось… почему все сплошные мудаки стали вокруг? А? – и неожиданно заорал: – Ведь ни одного, ни одного нормального вокруг меня! Ведь это школа для дебилов какая-то! Всероссийская кузница дебилов! Присылают на мою голову блатных, а потом требуют результатов… Результат им, говорят, давай! Слышите, вы, урод? Кто, кто мне скажет, где богатыри, где эти акулы разведки, золотой генофонд мирового подполья? Где они, все эти скромные гении с мускулистым интеллектом, с которыми я когда-то начинал? А? Вы не знаете, лейтенант Ярочкин? А я знаю. И вам сейчас скажу. Они сидят в кожаных креслах управляющих банков, директоров телекомпаний, нефтяных королей и просто в скромных жакузи на своих пятиэтажных дачах в Подмосковье или во Флориде. Они сидят, посматривая сверху на нас с вами, лейтенант Корочкин, и посмеиваются… над кем? Не знаете? Вы ничего не знаете. Следующая ваша служба будет – заносить хвосты атомным бомбам на курорте Новая Земля, ясно вам? Под трибунал пойдете, умник! Так вот: они посмеиваются – надо мной! Над последним идеалистом в этой стране. Не в этой, где мы сейчас, а той, для вящей славы и величия которой мы тут все горбатимся. Кроме вас, конечно. Ведь вы самый умный, самый хитрый. Мы, простые рядовые чекисты, вам в подмётки не годимся. Мы, незатейливые служаки, суть простое пушечное мясо. Сегодня враги завалили майора Сергомасова. Вы дали им подписку о невыезде. Завтра завалят меня. Вы дадите им обязательство работать на их Контору. Послезавтра взорвут в Кремле ядерный заряд. Вы, вероятно, предполагаете попрать его дымящиеся развалины копытом белого коня? Нет? Сесть на гору обугленных трупов со скипетром в руке и шапкой Мономаха на этой скворешне, которая по недоразумению зовется вашей головой? Вы скрипите зубами! Вы нагло икаете! Вам не нравятся мои слова! Может, вы полагаете, что я буду вам препятствовать в этом? Ничуть!!! Теперь мне не жалко тех кретинов, которые развалили лучшую в мире разведку и пока сидят там. Мне жалко памятник архитектуры, молодой человек. Мне жалко моих внуков, которые не увидят этих зубчатых стен. Потому что рано или поздно наступит момент, когда на каждом зубце будет висеть по такому, как вы, лейтенант Пёрочкин. И по одному деятелю из тех, кто приложил свою нечистую руку к развалу мировой державы. И ещё – по одному жадному и лживому щелкоперу. И по одному банкиру. И по одному топ-менеджеру. Вам ясно, лейтенант Курочкинд? Подписчик херов! Серебряков!