Джентльмены чужих писем не читают

Оглавление

Однако жест этот не показался фигнёй некому широкоплечему молодому человеку, что, примостившись у стойки, потягивал из высокого бокала ледяное пивко, да время от времени обменивался улыбками со смазливой девицей, которая ёрзала промеж столиков со шваброй в руках.

Молодой человек достал из кармана телефон, набрал номер и сказал, прикрывая ладонью трубку:

– Слы, Абрамыч! Тут какой-то демон ей цветы подарил. Чо? Не, дальше поканал. Чо? А я хер их знает, как они обзываются! Чо? А, ла, срисовал. Да.

Он убрал телефон и остался сидеть на месте. Действительно, мало ли шляется придурков по набережным в разгар сезона, дарят девчонкам цветочки с шоколадками. Василий кивнул толстухе-цветочнице, что сидела на тротуаре перед входом в кафе, показал ей один палец, и, когда она, подобрав юбки, подплыла к нему, дал десять песо, ткнул пальцем в какой-то букет и жестом велел передать его девице со шваброй. Та, получив цветы, сделала круглые радостные глаза, посмотрела влажно на Василия, вопросительно ткнула себя пальцем в грудь. Василий закивал, развёл руками, широчайше улыбнулся. Девица отбросила швабру и удалилась, кивком пригласив его следовать за собой.

Иван, вертясь на стуле, краснея и бледнея одновременно, пошарил в своей башке в поисках какого-нибудь тактического плана: как подвалить к клиентессе, что сказать, какой глаз прищурить, каким уголком рта улыбнуться. Башка была пуста, как оаксаканская тыква. Будто его ничему не учили в экстернатуре ГРУ. Будто он почти два года не насиловал себя маньянскими блондинками, наращивая мастерство, железно укладываясь в норматив. Будто он не мастер спорта по многоборью, не офицер, блин, русской армии.

Еще подходя к Сокало, он напоминал себе, что она – не просто так себе девица молодая, киска и мордашка, она людей убивает, и не фига перед ней павлиний хвост распускать, но теперь почему-то эти доводы перестали иметь для него какое-либо значение. Хвост, впрочем, и так не распускался. Иван вдруг, ни с того, ни с сего, позабыл, как это вообще делается.

Официант уже минуту как стоял перед ним в ожидании заказа, даже начал переступать с ноги на ногу, проявляя определённое нетерпение. Иван покосился в сторону девушки. Она не заказала обед, значит, может в любую минуту подняться и уйти. Надо действовать, действовать. Быстрота и натиск. Нежность и обаяние. Апельсиновый сок и фрукты.

Официант кивнул и удалился.

Или пригласить её отобедать с ним? Или выпить чего-нибудь укрепляющего, города берущего? Или… или…

К дьяволу, сказал он себе. Хорош рассусоливать, блин, тоже, интеллигент фуев выискался. На горе стоит кибитка, занавески новеньки, в ней живет интеллигент, его дела фуёвеньки. Вагонные споры – последнее дело. Когда больше нефига пить…

Главное – помнить: норматив – шестьдесят минут. Помнить и не забывать.

Иван повернулся в сторону брюнетки. Глаза их встретились.

Сверкнула молния, ударил гром из ясного неба.

Иван так и не узнал, уложился он в норматив или нет. Да он и не задавался этим вопросом. Время спрессовалось, сколько его прошло от момента их встречи до Иванова номера в гостинице – неясно, какой-то неуловимый миг, вспышка.

ГРУшный компьютер, высчитавший Ивана из тысяч и тысяч ему подобных, не соврал: они с Габриэлой Ореза и впрямь были исключительно созданы друг для друга. Любят они или нет одни и те же цветы, одни и те же песни, оба – собак, или оба – кошек, – с этим им ещё предстояло разобраться, но вот что не вызывало сомнения прямо сейчас – это то, например, что Габриэла пахла именно тем запахом, который больше всего нравился Ивану, и который он всю жизнь искал у женщин и не находил. К тому же она не пользовалась духами, а Ивана от духов всегда воротило. Возможно, так же пахла когда-то его мать, которой он не помнил. У Габриэлы же фигура Ивана: сочетание широких плеч и узкой задницы вызвало сердцебиение, хотя раньше для неё это никакого значения не имело, а зубы Ивана, когда он улыбнулся, чуть не отправили её в нокаут. Зато её формы идеально подошли к шершавым Ивановым ладоням, будто ладони его были деревянной опалубкой, в которой отливался её фундамент, или гипсовыми слепками с её грудей, вылепленных из воска.

Они даже не говорили ни о чём, будто оба разом позабыли маньянский язык. В суматохе они даже не представились друг дружке, хотя очень бы удивились, если бы кто-то сказал им, что они знакомы не целую вечность, а чуть меньше. Заговорила первой Габриэла, и случилось это изрядно ближе к вечеру.

Смешной выдался день! Она сказала:

– Не расстраивайся, милый. Это бывает с мужчинами, когда они волнуются. А ты ведь волновался, милый? Уж как я волновалась – как никогда в жизни. Но ты не расстраивайся. Я уверена, что ты не impotento. Ты просто очень хотел меня и торопился. Я тоже очень хотела тебя и торопилась. Это ничего. Мы будем спать вместе, за ночь ты ко мне привыкнешь, твоё тело привыкнет к моему телу, и завтра мы больше не будем никуда торопиться, и у нас всё получится как надо, а я буду ещё больше тебя хотеть.

Глава 24. Змей Петров

Пропащая страна, пропащие люди, размышлял генерал-майор Петров, рассматривая фотографии.

Сторонний наблюдатель, заглянув через его плечо и подслушав его мысли, остался бы в недоумении. Ровным счётом ничего пропащего не было в бравом капитане российской армии, молодецки распластавшем на заднем сиденье автомобиля негритянку, прекрасную, как чёрная роза в обсидиановой вазе.

– Вам теперь прямая дорога в этот… в “Плейбой”, а, Серебряков? – усмехнулся генерал-майор. – Впрочем, что “Плейбой” – бери выше – с таким э-э-э… тонким художественным чутьём вас, пожалуй что, и в “Хастлер” возьмут. Ведущим фотооборзевателем…