Хорошо!

Оглавление

        класса
                   лежит на хищнике —
Лубянская
                 лапа
                         Че-ка.
— Замрите, враги!
                              Отойдите, лишненькие!
Обыватели!
                   Смирно!
                                У очага! —
Миллионный
                     класс
                              вставал за Ильича
против
           белого
                      чудовища клыкастого,
и вливалось
                    в Ленина,
                                    леча,
этой воли
                лучшее лекарство.
Хоронились
                   обыватели
                                    за кухни,
                                                  за пеленки.
— Нас не трогайте —
                                   мы
                                         цыпленки.
Мы только мошки,
мы ждем кормежки.
Закройте,
               время,
                          вашу пасть!
Мы обыватели —
нас обувайте вы,
и мы
        уже
              за вашу власть.—
А утром
             небо —
                         веча зво́нница!
Вчерашний
                   день
                           виня во лжи,
расколоколивали
                           птицы и солнце:
жив,
       жив,
              жив,
                     жив!
И снова
             дни
                    чередой заводно́й
сбегались
                 и просили.
— Идем
             за нами —
                              «еще
                                      одно
усилье».
От боя к труду —
                            от труда
                                          до атак,—
в голоде,
               в холоде
                              и наготе
держали
              взятое,
                          да так,
что кровь
               выступала из-под ногтей.
Я видел
              места,
                         где инжир с айвой
росли
          без труда
                          у рта моего,—
к таким
            относишься
                                и́наче.
Но землю,
                 которую
                              завоевал
и полуживую
                     вынянчил,
где с пулей встань,
                               с винтовкой ложись,
где каплей
                  льешься с массами,—
с такою
             землею
                          пойдешь
                                         на жизнь,
на труд,
             на праздник
                                 и на́ смерть!

16

Мне
       рассказывал
                            тихий еврей,
Павел Ильич Лавут:
«Только что
                   вышел я
                                 из дверей,
вижу —
             они плывут…»
Бегут
          по Севастополю
к дымящим пароходам.
За де́нь
             подметок стопали,
как за́ год похода.
На рейде
               транспорты
                                  и транспорточки,
драки,
          крики,
                    ругня,
                              мотня,—
бегут
         добровольцы,
                                задрав порточки,—
чистая публика
                         и солдатня.
У кого —
              канарейка,
                               у кого —
                                             роялина,
кто со шкафом,
                         кто
                               с утюгом.
Кадеты —
                на что уж
                                люди лояльные —
толкались локтями,
                                крыли матюгом.
Забыли приличия,
                              бросили моду,
кто —
          без юбки,
                          а кто —
                                       без носков.
Бьет
        мужчина
                       даму
                                в морду,
солдат
            полковника
                              сбивает с мостков.
Наши наседали,
                          крыли по трапам,
кашей
          грузился
                         последний эшелон.
Хлопнув
              дверью,
                           сухой, как рапорт,
из штаба
               опустевшего
                                    вышел он.
Глядя
          на́ ноги,
шагом
           резким
шел
       Врангель
в черной черкеске.
Город бросили.
На молу —
                  голо.
Лодка
          шестивёсельная
стоит
          у мола.
И над белым тленом,
как от пули падающий,
на оба
           колена
упал главнокомандующий.
Трижды
             землю
                        поцеловавши,
трижды
             город
                       перекрестил.
Под пули
               в лодку прыгнул…
                                            — Ваше