Хорошо!

Оглавление

и поворачиваются
                              к тракторам
крестьян
               заскорузлые сердца.
И планы,
               что раньше
                                  на станциях лбов
задерживал
                    нищенства тормоз,
сегодня
             встают
                         из дня голубого,
железом
              и камнем формясь.
И я,
      как весну человечества,
рожденную
                  в трудах и в бою,
пою
      мое отечество,
                              республику мою!

18

На девять
                 сюда
                          октябрей и маёв,
под красными
                       флагами
                                      праздничных шествий,
носил
          с миллионами
                                  сердце мое,
уверен
            и весел,
                          горд
                                  и торжествен.
Сюда
         под траур
                         и плеск чернофлажий,
пока
        убитого
                     кровь горяча,
бежал,
           от тревоги,
                             на выстрелы вражьи,
молчать
              и мрачнеть,
                                 кричать
                                              и рычать.
Я
   здесь
             бывал
                        в барабанах стучащих
и в мертвом
                    холоде
                                слез и льдин,
а чаще еще —
                       просто
                                  один.
Солдаты башен
                          стражей стоят,
подняв
           свои
                   островерхие шлемы,
и, злобу
              в башках куполов
                                           тая,
притворствуют
                         церкви,
                                     монашьи шельмы.
Ночь —
             и на головы нам
луна.
Она
       идет
               оттуда откуда-то…
оттуда,
            где
                  Совнарком и ЦИК,
Кремля
            кусок
                     от ночи откутав,
переползает
                    через зубцы.
Вползает
               на гладкий
                                 валун,
на секунду
                  склоняет
                                 голову,
и вновь
             голова-лунь
уносится
               с камня
                            голого.
Место лобное —
для голов
                 ужасно неудобное.
И лунным
                пламенем
                                озарена мне
площадь
              в сияньи,
                             в яви,
                                       в денной…
Стена —
              и женщина со знаменем
склонилась
                   над теми,
                                   кто лег под стеной.
Облил
           булыжники
                             лунный никель,
штыки
           от луны
                        и тверже
                                      и злей,
и,
   как нагроможденные книги,—
его
     мавзолей.
Но в эту
              дверь
                        никакая тоска
не втянет
                меня,
                         черна и вязка́,—
души́
         не смущу
                         мертвизной,—
он бьется,
                как бился
                                в сердцах
                                                и висках,
живой
          человечьей весной.
Но могилы
                  не пускают,—
                                         и меня
останавливают имена.
Читаю угрюмо:
                         «товарищ Красин».
И вижу —
                Париж
                           и из окон До́рио…
И Красин
               едет,
                       сед и прекрасен,
сквозь радость рабочих,
                                       шумящую морево.
Вот с этим
                  виделся,
                                чуть не за час.
Смеялся.
               Снимался около…
И падает
               Войков,
                           кровью сочась,—
и кровью
               газета
                          намокла.
За ним
            предо мной
                               на мгновенье короткое
такой,
          с каким
                       портретами сжи́лись,—
в шинели измятой,
                               с острой бородкой,
прошел
             человек,
                           железен и жилист.
Юноше,
             обдумывающему
                                          житье,
решающему —
                         сделать бы жизнь с кого,
скажу,
          не задумываясь —
                                         «Делай ее
с товарища
                   Дзержинского».
Кто костьми,