Хорошо!

Оглавление

                           комнаты по́лня,
текли,
          сливались
                            над каждой потерей,
и схватки
                вспыхивали
                                    жарче полдня
за каждым диваном,
                                у каждой портьеры.
По этой
             анфиладе,
                              приветствиями о́ранной
монархам,
                 несущим
                                короны-клады,—
бархатными залами,
                                 раскатистыми коридорами
гремели,
               бились
                           сапоги и приклады.
Какой-то
              смущенный
                                 сукин сын,
а над ним
                путиловец —
                                      нежней папаши:
«Ты,
       парнишка,
                       выкладай
                                       ворованные часы —
часы
        теперича
                       наши!»
Топот рос,
                 и тех
                          тринадцать
сгреб,
          забил,
                    зашиб,
                               затыркал.
Забились
                под галстук —
                                   за что им приняться? —
Как будто
                топор
                          навис над затылком.
За двести шагов…
                              за тридцать…
                                                     за двадцать…
Вбегает
             юнкер:
                        «Драться глупо!»
Тринадцать визгов:
                               — Сдаваться!
                                                   Сдаваться! —
А в двери —
                     бушлаты,
                                     шинели,
                                                   тулупы…
И в эту
            тишину
                         раскатившийся всласть
бас,
       окрепший
                       над реями рея:
«Которые тут временные?
                                          Слазь!
Кончилось ваше время».
И один
            из ворвавшихся,
                                       пенснишки тронув,
объявил,
               как об чем-то простом
                                                   и несложном:
«Я,
     председатель реввоенкомитета
                                                        Антонов,
Временное
                  правительство
                                    объявляю низложенным».
А в Смольном
                       толпа,
                                 растопырив груди,
покрывала
                 песней
                             фе́йерверк сведений.
Впервые
              вместо:
                           — «И это будет…» —
пели:
         — «И это есть
                                 наш последний…» —
До рассвета
                    осталось
                                   не больше аршина,—
руки
        лучей
                  с востока взмо́лены.
Товарищ Подвойский
                                   сел в машину,
сказал устало:
                       «Кончено…
                                         в Смольный».
Умолк пулемет.
                         Угодил толко́в.
Умолкнул
                пуль
                        звенящий улей.
Горели,
             как звезды,
                               грани штыков,
бледнели
                звезды небес
                                      в карауле.
Дул,
       как всегда,
                        октябрь
                                     ветра́ми.
Рельсы
            по мосту вызмеив,
гонку
         свою
                  продолжали трамы
уже —
           при социализме.

7

В такие ночи,
                      в такие дни,
в часы
           такой поры
на улицах
                 разве что
                                 одни
поэты
          и воры́.
Сумрак
            на мир
                       океан катну́л.
Синь.
         Над кострами —
                                    бур.
Подводной
                  лодкой
                              пошел ко дну
взорванный
                   Петербург.
И лишь
            когда
                     от горящих вихров
шатался
              сумрак бурый,
опять вспоминалось:
                                 с боков
                                             и с верхов
непрерывная буря.
На воду
             сумрак
                         похож и так —
бездонна
               синяя прорва.
А тут
         еще
                и виденьем кита
туша
         Авророва.
Огонь
          пулеметный
                              площадь остриг.
Набережные —
                         пусты́.
И лишь