Время красного дракона

Оглавление

174

— Да здравствует товарищ Сталин!

Цветь сорок седьмая

Григорий Иванович Носов с трудом скрывал раздражение, объясняя московскому журналисту:

— Да, в Магнитке четыре доменных и пятнадцать мартеновских печей, четыре коксовых батареи, восемь прокатных станов. Да, мы даем металла больше, чем Италия, Испания, Чехословакия и Польша. Но ваши сравнения не корректны, а проще — примитивны. Зачем сравниваться с Эфиопиями? Надо придумать что-то другое! Может быть, написать серию очерков о людях?

— У вас есть такие люди? — раскрыл блокнот столичный щелкопер.

— Напишите о моем главном механике Рыженко, о доменщике Лычаке, о Мариамне Зикеевой... Фамилии вам подскажут в парткоме.

— А что за фамилия на вашем настольном календаре? Простите за любопытство. Там написано: Груня Ермошкина.

— Это медсестра, мне к ней на уколы, — смутился Носов.

Григорий Иванович после поездки с Груней от Москвы до Челябинска в одном купе — не сохранил в сердце ни одной искорки. Он тогда сразу же забыл о девчонке в рабочей нервотрепке, а вспомнил, когда из Москвы позвонил Коробов, а затем и Меркулов:

— Слушай, тут на тебя кляуза от какого-то Соронина. Якобы ты возишь в поезде любовниц. Жалобу мы спустим на тормозах, нейтрализуем. Но ты будь осторожнее, не бабничай там, сокол!

— Клянусь, у меня ничего с девочкой не было! Глупости какие-то, дурацкий поклеп!

В ответ в трубке послышалось неприличное гыгыканье. Но и на этот разговор Носов не обратил внимания. И снова забыл, что существует какая-то Груня Ермошкина, которой он подарил чулки, халат и часы. Да вот как-то приболел, давление запрыгало, пришел на уколы. На медсестру он даже не глянул, снял пиджак, засучил рукав рубашки.

— Спустите, пожалуйста, брюки. Мне нужна ваша ягодица, — сказала медсестра каким-то очень уж знакомым голосом.

Директор завода расстегнул брюки осторожно. С утра у него порвалась резинка на трусах. И он полдня мучился, подтягивая трусы выше брючного ремня, чтобы не спадали. Домой съездить было некогда, пускали шестнадцатую мартеновскую печь.

— Что вы в трусы-то вцепились? Отпустите! — снова прозвучал знакомый голос.

Носов глянул в лицо медсестры, узнал Груню... Григорий Иванович вскинул от удивления руки, отчего его брюки и трусы с порванной резинкой скатились мгновенно к ботинкам. Тут он совсем уж растерялся от срамоты, поспешно присел, судорожно натягивая свалившиеся штаны.

— Вы не волнуйтесь, пожалуйста, — начала успокаивать Груня директора завода.

— Извините, Груня, такое может случиться только со мной, недотепой.

За год Груня выправилась, из дурнушки захудалой превратилась в красавицу-невесту, узнать ее было трудно.

— Груня, я буду лечиться только у вас, — охлынул после укола Носов.

— Я работаю последние деньки, Григорий Иванович.

— Почему последние?

— Увольняюсь, уезжаю.

— Куда?

— Сама не знаю.

— У вас, Груня, какие-то проблемы? Наверно, нет квартиры? Квартиру вы получите завтра же!

— С квартирой проблемы нет. У меня же свой дом.

— Да, да, простите, Груня. У вас что-то там с братом случилось. Кажется, вы говорили, что он у вас арестован. Я обещал помочь... и забыл.

— И о брате вы, Григорий Иванович, не совсем к месту спросили. Братика у меня расстреляли.

Носов замолчал, привел себя в порядок, буркнул что-то вроде «спасибо, до свиданья» и вышел из процедурного кабинета. Вообще-то директора заводов не ходят по поликлиникам и тем более по процедурным кабинетам. Не только медсестры и врачи, но и профессора по первому звонку, будто из-под земли появляются. Григорий Иванович хотел увидеть Груню, поэтому и на следующий укол решил попасть только к ней. Почему ему хотелось так встретиться с этой девушкой? Конечно же, Груня ему нравилась. Влюбчивым он был с детства. И первый раз влюбился в учительницу, когда ходил еще в четвертый класс. Позднее все это подавилось жизнью, государственными заботами. И вдруг росток пробился!

Образ Груни озарил по-новому всех, кого знал Григорий Иванович. Они стали живыми. Вот недавно получили орден Ленина машинист паровоза Гускин, доменщик Лычак, мартеновцы — Лесков, Бурашников, Грязнов. Мариамна Зикеева сталеваром стала. И все молодые, красивые, а уже орденоносцы, депутаты. Пришли вот доверенные лица к Люде Татьяничевой. А она с малышом-сынком в прятки играет, на шкафу сидит.

Поздним вечером дома Григорий Иванович спросил жену:

— Ты с детьми занимаешься? Играешь с ними?

— В каком смысле?

— Ну, например, в прятки с Костиком можешь играть? На шифоньер можешь забраться, чтобы спрятаться?

— Странные у тебя мысли, — улыбнулась жена.

— А я бы мог взобраться на шкаф, — сказал он.

На другой день Носов снова пришел на укол, чтобы встретиться с Груней, поговорить, помочь ей, если потребуется. Но в процедурной была пожилая, бородавчатая медсестра.

— А где Груня? — поинтересовался Григорий Иванович.

— Она уволилась, уехала.

— Куда уехала?

— В какую-то деревню — Зверинку. Но вы, Григорий Иванович, не беспокойтесь. Мы уколы ставим не хуже Груни.

Носов промолчал, заугрюмился. За окном через асфальт пробивалась травинка. А над заводом и городом клубилось черное облако дыма.

* * *

Груня Ермошкина приехала в Челябинск к Антону Телегину, чтобы он помог ей переправиться на Васюганье. Она гневалась на Антона за то, что он обманул ее, бросил, а Верочку с Дуняшей вывез тайком от нее.

— Не могу ничем помочь, Груня, — холодно отказал Антон.

— Почему не можешь помочь?

— Деда Кузьму, проводника из казачьей станицы Зверинки, арестовали, загнали в концлагерь. Кто тебя поведет на Васюганье? Никто эти тропы не знает.