Время красного дракона

• Предыдущая
• 11/188
• Следующая

Цветь четвертая

Начальник исправительно-трудовой колонии Гейнеман составлял отчет, то и дело перечеркивая цифирь, когда к нему вошел Порошин. Они обнялись, похлопали друг друга по плечам, обменялись шутливыми тумаками, ибо презирали мужиков, которые при встречах слюняво целуются. Не может быть в жизни более отвратительного явления, чем поцелуи мужчин с мужчинами. Извращение какое-то! Тошноту вызывает это у нормального человека.

В Магнитогорске мало кто знает, что Порошин и Гейнеман — друзья с детства. А они выросли в одной московской коммуналке, учились в одной школе на Садовом кольце возле посольской улочки. Равенства и дружбы между их семьями не было. У Мишки Гейнемана отец был портным, семья теснилась в одной комнатке. А профессор Порошин барствовал с женой и сыном Аркашей в трех весьма просторных покоях с отдельным туалетом и ванной. Но обособленной кухонки после революции не было и у Порошиных. Общий коридор, общая кухня — коммуналка. Когда-то вся эта квартира из девяти комнат принадлежала профессору Порошину. Но победивший пролетариат потеснил богатеев. В покои Порошиных Моссовет подселил шесть семей из еврейской бедноты. Профессор был слишком известен и уважаем, чтобы у него изъять всю квартиру. Жильцы коммуналки не признавали Порошиных за своих, поскольку у профессора был персональный туалет с голубой голландской раковиной и ванная, куда соседи не допускались. По этой причине Порошиных не любили и даже ненавидели, устраивая им разные пакости. То галоши украдут, то таракана подбросят в кастрюлю с куриным бульоном. И не боялись, хотя профессор лечил самого Менжинского. Бывал у него и Артузов — глава контрразведки.

Мишка Гейнеман и Аркашка Порошин никогда не ссорились. Ничто не могло испортить их отношений. Профессор иногда брезгливо поучал сына:

— Аркадий, я запрещаю тебе общаться с этим еврейчиком! Это компрометирует нашу семью. У твоего дружка грязь под ногтями, от него пахнет утюгом. У него глазенки хитреца. Он тебя завлечет в нехорошую компанию, погубит судьбу твою.

Но дружба мальчишек не порушилась. Они сидели в школе за одной партой, защищали друг друга в драках, после окончания десятилетки поступили в один институт. Так уж получилось — одно детство, одни игры, одни книги и увлечения, одна — юность. Как-то Менжинский заехал к профессору Порошину, разговорился и с Аркашей.

— Вырос ты на моих глазах, сынок. Институт закончил, где будешь работать?

— Хочу в уголовный розыск, — ответил Аркадий.

— Подойди завтра к моему заместителю, к Ягоде, — с ласковой гипнотичностью сказал Менжинский.

— А можно мне прийти с другом, с Мишкой Гейнеманом? — по святой простоте спросил юноша.

— Приходи с другом, — рассмеялся беззвучно Менжинский.

Так вот и устроились в НКВД друзья — Аркадий Порошин и Михаил Гейнеман. И карьера у них была головокружительной. Будто неведомая сила поднимала их с одной ступени на другую, хотя работали они в разных отделах. Впрочем, у Аркадия Порошина проявились незаурядные способности сыщика. Он раскрыл несколько крупных преступлений. А после «рютинского дела» стал знаменитостью. Рютина вычислил и нашел он, Аркадий Порошин. Горьким и тревожным было падение с таких высот. Невозможно было узнать, за что арестовали отца. Продержали полгода в Бутырке без допросов и Аркадия, но вдруг выпустили, направили в Магнитогорск. Сюда же, но чуть раньше был послан на должность начальника исправительно-трудовой колонии — Михаил Гейнеман.

Друзья встретились вновь, но вели себя осторожно, близкие отношения свои не выказывали. Да и дружба их была необъяснимой по тем временам. Аркадий Порошин свято верил в торжество мировой революции, в идеалы коммунизма, в необходимость диктатуры пролетариата. А Мишка Гейнеман сокрушал все эти понятия своей блистательной иронией, критической остротой, веселым безверием. И они полемизировали ночами напролет, спорили, обзывали друг друга, оскорбляли, но скорее шутливо — без малейшей злости. Порошин испытывал перед Гейнеманом и чувство вины, понимая, что друг попал в ссылку не просто так. Отца взяли скорее всего за длинный язык, а Мишку-то за что бросили в ад?

— Ты зачем средь бела дня приперся? — спросил Гейнеман.

— У меня, видишь ли, дело...

— Какие дела могут быть в наши дни? Приходи завтра вечером, я тебе покажу чудо. Есть у меня один зэк, волшебник.

— Псих?

— Для общества он — псих. Для нашего советского общества каждый необычный человек — или враг, или чокнутый. Аркаша, у меня сердце обливается кровью, когда я с ним беседую. Чтобы спасти его от гибели, пристроил библиотекарем, прикармливаю.

— Мишка, я тоже волшебник: легко могу угадать фамилию, имя, отчество твоего чудодея.

— Валяй!

— Бродягин Илья Ильич. По прозвищу — Трубочист.

— Аркашка, ты — гений!

— Я сыщик, Миша. Дай-ка указание доставить сюда срочно этого Бродягина. Он мне нужен позарез.

Офицер караула привел зэка минут через десять. Перед начальством предстал высокий, изможденный, начинающий седеть человек, но явно лет сорока, не более. Его ястребиный нос хищно жаждал свободы, но голубые мерцающие глаза были полны скорби и обреченности.

— Садитесь! — указал Порошин на табурет, припомнив, что видел этого типа на базарной толкучке рядом с нищим, похожим на Ленина.

— Благодарю, Аркадий Иванович, — галантно склонил голову зэк.

— Откуда вам известно мое имя, отчество?

— О, мне известны все тайны мироздания. А фамилию, имя, отчество любого человека увидеть не так уж трудно.

— Илья, давай без фокусов, — попросил Гейнеман. Порошин подтвердил:

• Предыдущая
• 11/188
• Следующая