Время красного дракона

Оглавление

— Кровосос проклятый! — прибил он его.

Золотовский взял лопату, начал копать. Монах стоял величественно, не обращая внимания на ор. Разенкову почему-то хотелось унизить Монаха. Он отобрал лопату у Золотовского, совал ее в руки Монаха:

— Копай, ты, копай! Отродье реакционное!

Монах глянул на бригадмильца сверху вниз, как на карлика, отвернулся, начал читать молитву. Два бойца с винтовками, сержант Матафонов и Груздев как бы окружили то место, где начали рыть яму. Коровин оттолкнул Меркульева к другому краю начатой могилы, где стоял молоденький красноармеец с винтовкой.

— Ты того, я этого. Эсер — Груздева, и сразу бежим!

— Не разговаривать! — взвел курок револьвера Груздев.

Матафонов в побеги при расстрелах не верил, потому присел на кочку, револьвер сунул в кобуру. Как можно убежать? Срежут в спину из винта. Да и догнать любого доходягу не трудно, звездануть по башке рукояткой револьвера. И снова заставить копать. Кто же им будет рыть могилы? Пять мертвяков зарыть еще можно. А когда их тридцать-сорок?

— Ты прыгнешь на сержанта, который сидит, — шепнул Коровин Золотовскому. — А мы тебе поможем, не бойся.

Помогать Коровин и Эсер никому не собирались. Когда могила углубилась на полметра, Гришка издал звериный рык и со страшной силой рубанул по лицу лопатой стоящего вблизи красноармейца. Он упал, обливаясь кровью, но винтовку из рук не выпустил, накрыл ее своим телом. Старик Меркульев бросился на другого бойца, но он увернулся от удара лопатой, сбил с ног нападавшего прикладом. Меркульев, однако, вцепился бойцу в ноги, уронил его. Эсер побежал к лесу, бросив лопату.

— Беги, Гришка, беги! — хрипел Меркульев, с трудом удерживая упавшего, но ловкого и брыкливого красноармейца.

Коровин тоже ринулся к лесу крупными прыжками, по-лосиному, но оглядывался. Золотовский упал на сержанта Матафонова, опрокинул его на спину, извинительно приговаривая:

— Простите, но я должен, понимаете?

Матафонов схватил Золотовского за горло, придушил, отбросил в сторону, вытащил из кобуры револьвер и начал расстреливать его, лежачего.

— Ах ты, жид! Как ты посмел? Получай, на — тебе, на!

А Коровин и Эсер убегали, по ним никто не стрелял. Один боец лежал мертвым, другой барахтался с Меркульевым. У бригадмильца оружия не было. Да он и отскочил с перепугу, спрятался за автомашину. Груздев стрелял. Но он стрелял в идущего на него великана-монаха. Пятился и стрелял в упор. Пять раз выстрелил Груздев в грудь и живот рослого чернеца. А он пошатывался, останавливался на мгновение и снова начинал надвигаться на Груздева с распростертыми руками, будто живой крест.

— Если они умолкнут, то камни возопиют! — рыкающе булькал Монах.

После шестого выстрела святой отец изогнулся, откинулся и упал на спину. А Григорий Коровин и Эсер уже скрылись в леске, несколько раз мелькнув между стволами берез. Матафонов помог красноармейцу, которого начал одолевать старик Меркульев. Сержант сокрушил преступника ударом сапога в челюсть, оттащил его от бойца, прикончил выстрелом в голову. Курт все еще стоял на коленях, рыдал. Матафонов хотел его пристрелить, но Груздев удержал сержанта:

— А кто яму будет рыть?

Могилу выкопал Курт, помогал ему Разенков. Матафонов и Разенков сбросили в яму тела — Меркульева, Золотовского, Монаха. Курт нарвал травы, полевых лопухов, букетик цветов. Он сам спустился в схорон, лег, закрыв лицо травой. Груздев подал револьвер Разенкову, пополнив барабан патронами:

— Стреляй!

Разенков выстрелил шесть раз, но Курт продолжал стонать и дергаться.

— Закапывай, не вылезет, — подал Матафонов лопату бригадмильцу.

— Ужасный день! — сплюнул Груздев.

— Невезучий, — согласился Матафонов.

Разенков забросал могилу, притоптал. Шофер «воронка» расстелил на ковылях тряпку, подал стаканы, открыл две бутылки водки, разлил. Выпили молча, закусывали луком и хлебом. И все посматривали в сторону леска, где скрылись беглецы — Эсер и Коровин.

— Как же так получилось? Едри их мать! — сокрушался Груздев.

— Мож, промолчим. Подпишем бумагу, што расхлопали, — предложил сержант Матафонов.

Груздев помотал головой отрицательно:

— Нет, их могут поймать случайно. И мы тогда загремим.

Разенков дал дельный совет:

— Надо ехать на станцию Куйбас. Она — рядом. Коровин туда поползет к товарнякам. И Эсер за ним увяжется.

— Если мы Эсера и Коровина не возьмем, полетят наши головы, — подумал Груздев.

Но перед глазами его стояли не Эсер и Коровин, а великан-Монах с распростертыми руками, будто черный крест. Груздев стрелял и стрелял по нему в упор. А Монах не падал, а надвигался и надвигался, как обещание возмездия.

Цветь двадцать третья

Ранним утром, когда город еще не проснулся, Владимир Ильич Ленин рылся на помойке, чтобы найти на завтрак хоть какую-нибудь корку хлеба. И ему сразу повезло: кто-то завернул в газету и выбросил ржаную горбушку, три вареных, еще не прокислых картофелины, полселедки и обкусанный крендель. В другом свертке вкусно пахли кости плохо, небрежно обглоданной курицы, на них было предостаточно мяса. Однако Владимир Ильич еще не утратил окончательно чувство брезгливости. В курьих костях валялись окурки, сургуч от водочной бутылки и рваный женский чулок. Пришлось данную находку отбросить. Не очень культурны все-таки люди, обязательно бросят в остатки пищи какую-нибудь пакость! Просто кощунственно! И никакой заботы о тех, кто питается отбросами! Разве можно с такими людьми построить коммунизм?

Но ведь когда везет, то жди удачи. И порывшись на помойке, Ленин обнаружил еще несколько корок хлеба и большой кусок колбасы, покрытой плесенью. Насколько все же расточителен русский народ! Плесень можно стереть тряпочкой, пропитанной постным маслом. В конце концов, колбасу можно отварить, прожарить. Она — копченая! Плесень не проникает в глубины этого чудного продукта. И человек, кудесник, мастер, который изобрел копчености, выше на голову того, кто разработал теорию научного социализма.