Время красного дракона

Оглавление

— Не поверю, Павел.

— Ладно уж, расскажу: приехала она, вылепила из гипса статуи. А мне сообщили из НКВД, из прокуратуры... Мол, Мухина изваяла врагов народа. Все ее прототипы арестованы. Представляешь? Я был председателем комиссии по оценке ее скульптур. Господи, что я в этом понимаю? Показались мне все мухинские скульптуры ущербными. И дал я указание — разбить кувалдами всю ее гипсовую лепню. Соронин и Придорогин спровоцировали меня. Затмение на меня навалилось. Враги они — Соронин и Придорогин. У меня завод на грани остановки от их арестов дурацких. Я Сталину скажу завтра об этом. Ежова надо судить. Он превратил НКВД в банду террористов.

...На этом запись разговора между Завенягиным и Коробовым обрывалась — по техническим причинам. А может, они заподозрили что-то, испугались, замолчали. Николай Иванович Ежов прочитал спецдонесение несколько раз. Если Коробов пожалуется Сталину, что изменится? Ничего особенного не произойдет. Репрессии, ужесточение борьбы с вредителями и врагами народа проводились по личному указанию Иосифа Виссарионовича. Возможно, допускались кое-где перехлесты. И все же неприятно, что кто-то будет жаловаться, подрывать авторитет НКВД.

Ежов достал из ящика стола пузырек с репейным маслом, накапал на ладонь, смазал волосы, тщательно причесался — с прямым пробором. Надо было каким-то образом нейтрализовать Коробова, смягчить его. На прием к Хозяину он явится через три часа. Можно с ним встретиться как бы случайно, поговорить по-дружески, душевно.

И Коробов столкнулся с Ежовым возле приемной Сталина.

— Здравствуйте, Павел Иванович, рад вас видеть, — крепко и улыбчиво пожал Ежов руку директора магнитогорского завода.

— Здравствуйте, — холодно ответил Коробов.

— Как у вас дела, Павел Иванович? Зашли бы ко мне, поговорили. Мне посоветоваться с вами необходимо.

— По какому вопросу?

— Вопросов много. У нас диапазон интереса широк. Экономика, промышленность тоже в поле нашего зрения. А завод ваш перестал расти, сбои. Захромал металлургический гигант. Конечно, главная причина — в сокращении капиталовложений. Но есть ведь и другие причины, наверно. Я вот информацию имею, чутье мне подсказывает, что ваше местное НКВД перегибает палку, вырубает у вас лучшие кадры, специалистов. Враги народа пробираются и в НКВД, и в прокуратуру.

— С этим полностью согласен, — потеплел Коробов.

— А как вы относитесь, Павел Иванович, к вашему прокурору Соронину, к начальнику НКВД Придорогину? У меня лично ощущение, что они вредители.

— Хуже вредителей.

— Почему же вы не сигнализировали, Павел Иванович? Мы ведь на вас надеялись. В Магнитке вы — хозяин!

— Я обращался к Меркулову, к Вышинскому.

—А обо мне забыли, Павел Иванович. Я бы помог вам сразу. Для меня ваше слово повыше мнения Вышинского. Давайте дружить. А с Придорогиным и Сорониным мы разберемся. Уничтожим их, как бешеных собак.

Коробов зашел в кабинет Сталина, не зная, о чем говорить. Претензии к Ежову отпали сами собой. Остался один вопрос: о капиталовложениях.

Цветь двадцатая

В любом столетии, при любой тирании — много счастливых из люда простого. В первомайской колонне не было хмурых лиц. В мире улыбок, цветов, знамен, лозунгов и надежд единились люди по своей мере радостные и счастливые. Кто-то получил квартиру и справил новоселье. Металлурги и строители только что продырявили орденоносно лацканы своих пиджаков. После отмены карточек можно было купить и хлеб, и сахар, и масло. Рождались здоровые и крикливые детишки. В одной из колонн дед ликовал, ибо вчера только выбросил развалюхи-чуни, приобрел сапоги. Женщины зацвели: в канун праздника ситцем и сатином забогатели. Молодежь от весны искрилась. Площадь заводоуправления торжествовала трибуной кумачовой. На трибуне возвышались — директор завода Коробов, секретари горкома партии, глава строителей Гуревич, сталевар Грязнов, прокурор Соронин, начальник НКВД Придорогин. И все кричали неистово, от всего сердца:

— Ура! Да здравствует товарищ Сталин!

Но по этой же жизни протекала черная река, на которую никто не хотел смотреть. И кто попадал в нее, тот исчезал или погибал в мучениях. Через две недели после первомайской демонстрации в мартеновском цехе состоялось комсомольское собрание, на котором обсуждалось персональное дело Лены Коровиной. Комсорг Максим Оськин вел собрание плохо, выступил сумбурно. Слово взял присутствующий на собрании член горкома комсомола Михаил Разенков:

— Товарищи комсомольцы! Весь советский народ объединился под знаменем Ленина, под руководством партии и великого вождя товарища Сталина. Но мы должны быть бдительными. С победой социализма классовая борьба обостряется. В наши пролетарские ряды проникают вредители и враги народа. Взять к примеру ваш коллектив. Проглядели вы, товарищи. Молодой сталевар Коровин, которого вы рекомендовали в партию, оказался убийцей, злейшим врагом советской власти. А его молодая жена, гражданка Коровина, до сих пор у вас числится в комсомоле. Но какая же она комсомолка? От мужа-врага она не отреклась, на первомайскую демонстрацию не пошла. Так сказать, проигнорировала международную рабочую солидарность. Имеет ли Коровина моральное право находиться в героических рядах ленинского комсомола? Не имеет она такого права!

На собрании присутствовали Марина Олимпова и Партина Ухватова. Комсомольцы явно жалели Ленку Коровину, молчали, не знали, что сказать. Положение спас Разенков:

— Предлагаю прекратить обсуждение. И поставить вопрос на голосование. Мы единогласно исключим гадюку из своих рядов.